Не так давно она прислала мне письмо по Е-мэйлу, вложив в него большую — на два мегабайта — фотографию. Она сама, слегка загорелая и по-прежнему беловолосая, ничуть не постаревшая за эти годы, а лишь раздавшаяся вширь, рыжий муж с длинным лицом — типичный америкос из дешевых боевиков про хорошего негра-полицейского и его глупого белого напарника — и двое мерзких, белобрысых и веснушчатых американских детей.
Надо же… — ни с того ни с сего подумал я. — Дети моей бывшей жены родились стопроцентными американцами. И могут через какое-то количество лет претендовать на пост президента этой великой и бардачной страны…
Я посмотрел фотографию и уничтожил ее, не скидывая на винчестер. Мне давно была безразлична эта женщина, которую я, кажется, когда-то любил. И уже конечно незачем мне были ни ее классический англосакс муж, ни тщательно откормленные дети…
Так я и остался один.
Поначалу, особенно в первый год, мне часто бывало тоскливо. Особенно по ночам. Но тогда на ВЦ меня спасали ночные смены. Уснуть при свете удавалось не всегда, несмотря на изнуряющую усталость — я принимал снотворное и валился в кровать.
Потом я привык к своему одиночеству.
Содержать квартиру в порядке не представляло труда: еще и в прежние времена, в недолгие четыре года нашей семейной жизни Инна постоянно уезжала то в экспедиции, то в командировки, надолго оставляя меня одного, и я приучился сам следить за домом. Потом это вошло в привычку, подобную инстинкту.
Стиральная и посудомоечная машины избавили меня от лишних хлопот. В последние годы, упрочив материальное положение, я вообще нанял домработницу. Тихую скромную девушку, которая приходила дважды в неделю и мыла квартиру, протирала мебель, вылизывала кафель в ванной и на кухне, и гладила постельное белье. Моя квартира сияла непривычной для России, нежилой чистотой, напоминая скорее шестизвездочный отель, нежели дом холостяка. Привычка в педантизму, которая, вероятно, была во мне с рождения и развилась по-настоящему, когда я оказался на положении выживающего, дошла теперь до абсолютного совершенства. В моем доме всегда царил идеальный, мертвый порядок. Я мог запросто ходить в абсолютной темноте, не зажигая света — ни на что не натыкаясь и в находя все, что требуется. Не потому, что видел, как тигр; просто образцовый порядок, никогда и ни кем не нарушался, и я знал на память однажды определенное место любой вещи. Привыкнув жить так, я уже представить себе не мог, чтобы в доме появился кто-нибудь, нарушающий этот уклад. Не обязательно женщина — пусть хоть собака или кошка. Даже домработница, если она задерживалась слишком долго, чересчур тщательно отмывая стены в туалете или перетирая по одной книги из шкафа, начинала меня раздражать, и несмотря на очевидную необходимость, я начинал мечтать, чтоб она поскорее ушла.
Я понял, что могу терпеть около себя лишь то, что имеет выключатель.
3
А женщины… Мог ли обходиться без них?
Женщины, конечно, были. Но и они не могли нарушить моей установившейся жизни.
Совершенно случайно встретившись еще шестнадцать лет назад с Викой, попробовав друг друга в постели и найдя опыт приятным, мы стали любовниками. И связь наша, возникшая спонтанно и даже не очень серьезно, оказалась неимоверно прочной. Я прожил с Викой, то ли восемь, то ли все десять лет.
Конечно, слово «прожил» тут не слишком подходит. Ведь мы не жили вместе, а остались любовниками, какими сделались в первую встречу. Правда, встречались мы часто. Иногда по несколько раз в неделю. Но при этом наши отношения, подчиняясь желанию Вики, шли так, что не приносили нам ничего, кроме удовольствия. Мы не отягощали друг друга никакими, даже малыми заботами, мы вообще избегали взаимного обременения и самых незначительных обязательств. Просто Вика звонила мне, когда хотела встретиться. Или звонил я — когда хотелось мне. Если наши параллельно текущие жизни допускали пересечение, то оно состоялась. Если же в данный момент кому-то мешали дела, которые нельзя просто так отменить — мы не встречались. Без обид и упреков откладывали свидание — зная, что пусть не сегодня, но уж завтра оно состоится.
Я настолько привязался к Вике, что — помню абсолютно точно! — за все годы нашей связи лишь однажды изменил ей с другой женщиной. Сам факт, что я, свободный и холостой, в сознании именовал тот случай именно изменой, говорит о многом.
Да и сама «измена» носила скорее спортивный характер, нежели была основана на чувстве. Это случилось еще на ВЦ, и объектом моих действий стала та недоступная замужняя женщина, что долго травила мои желания своими оголенными ногами. Да, я все-таки добился ее — семейную и положительную, к тому же носящую совершенно дурацкое имя Настя, от одного которого могло упасть все. Точнее, я взял ее, не спрашивая разрешения. И руководствуясь соображениями принципиального характера, стремясь к удовлетворению внутренних амбиций.
Произошло событие в один из последних дней моей работы, когда я нашел себе хорошее место системного администратора и ждал лишь подтверждения вакансии. Наш ВЦ разваливался, не успев до конца создаться, вторая машина так и не пришла и даже не ожидалась, да и первая почти перестала функционировать; все, кто мог, давно разбежались, я был одним из последних. Остались работать — вернее, влачить невнятное существование, лишь самые старшие, которые не имели решимости уйти. Ногастая Настя оказалась в их числе; вряд ли она могла найти где-то иную работу, нежели полуквалифицированную должность оператора ЭВМ.
Несмотря на быстро совершающиеся перемены к худшему, она не менялась. И ноги ее, не потерявшие привлекательности, продолжали сиять в опустевшем машинном зале. Возможно, хорошо зарабатывал ее, не известный мне, муж. А может, ее спокойный характер, граничащий с простой глупостью, не впускал внутрь отрицательных эмоций. Впрочем, для меня это представлялось не важным.
Важным было то, что мне все еще нравились ее ноги и я продолжал ее хотеть. Только теперь, встретив Вику и восстановив мужскую уверенность, я мало думал о семейном положении. Я знал, что хочу ее любым образом.
И свое получил.
К тому времени я сделался инженером-программистом, белой костью, и не имел необходимости в ночных сменах — которые, благодаря плачевной ситуации, вообще стали сходить на нет. Однако в дни, когда не предстоял визит Вики, я обычно задерживался на работе допоздна, перебирая литературу или просто сидя с чашкой чая. Потому что мне было не к кому спешить домой.
Вот в один из таких поздних, безрадостных вечеров я по какому-то наитию спустился в машинный зал. Словно чувствовал, что именно сегодня Настя работает. И что в данный момент, из-за отлучки прочих, осталась одна.
Она стояла в углу машинного зала, склонившись к накопителю на магнитной ленте: вероятно, что-то заело в допотопном механизме. Халата на ней не было: старая спецодежда давно истрепалась, а новой больше не выдавали. Короткая юбка поднялась выше предела, золотистые ноги слепили меня. И больше не осталось возможности их игнорировать…
Тихо подойдя сзади, я плотно прижался к ней, одновременно со всей наглостью взяв руками спереди. Настя ничего не ответила — наверное, просто не успела сообразить. И я не слишком хорошо отдавал отчет, что делаю, с какой целью и чем все может кончиться лично для меня. Но, потрогав сквозь одежду ее грудь и не найдя ничего существенного, схватился за гладкие прохладные бедра. Они оказались столь приятными на ощупь, что желание мое — накопленное за долгое время, хоть и сдерживаемое старательно — пересилило все остальное. Удивительно ловко — даром, что имел лишь полторы руки — я скользнул под ее юбку. Не встречая сопротивления, одним рывком спустил колготки вместе с трусами. И не поняв даже, когда сам успел расстегнуться, уверенно приподнял Настин большой, влажный зад и вошел в нее снизу. На долю секунды запутавшись в неожиданно густой растительности, воткнулся резко и грубо, с первой попытки до упора: так глубоко, что она даже вскрикнула — скорее от боли, чем от неожиданности.
