Потом, уже оставшись без Вики и анализируя проведенные с нею годы, я думал — а что было бы, найди я в свое время Ольгу? Ведь она, в отличие от Вики, никогда не была «кошкой, гуляющей сама по себе», и тогда, во время сбивчивого разговора на деревенской платформе я понял, что ей-то как раз хочется семьи, тепла и покоя. Хочется быть любимой и нужной. Быть может, с Ольгой у меня возникла бы семья, и все пошло совершенно по-другому. Возможно, если бы в тот переломный год я смог отыскать ее — единственную, как казалось мне теперь, из встреченных мною в жизни женщин, способную на глубокую привязанность и человечность в отношениях — жизнь моя оказалась бы иной. Впрочем, скорее всего, помня нашу единственную встречу, я просто идеализировал Ольгу. И на самом деле реальная, взбалмошная и наверняка избалованная женщина имела мало общего с образом, хранившимся в моей памяти. Хотя, конечно, убедиться в этом я теперь не мог.
Да и вообще не имело смысла сокрушаться о том, чего не было и уже не будет. Я стал действительно абсолютно иным, сам не заметив как. Мне не хотелось уже, как прежде, женского тепла. Шестнадцать лет назад я говорил себе и верил — и это было действительно правдой — что я страстно люблю свою жену Инну. На которой и женился в двадцать лет по дикой, страшной любви. Но с течением времени сама потребность любить и быть любимым улетучилась из меня. И дело, я думаю, было отнюдь не в том, что я относился к упертым индивидуумам, способным на любовь лишь раз в жизни и до сих пор думал о бросившей меня Инне. Скорее всего, моя душа оказалась в принципе не способна любить. Возможно, метаморфоза произошла одновременно с переворотом моей жизни. А может, я таким и родился — а то, что испытывал когда-то к Инне, представляло лишь обычную юношескую влюбленность, помноженную на глупые и светлые идеалы, которыми все мы, двадцатилетние, жили в те годы…
4
Однажды мы встретились с Катей. Не специально, а точно так же, как когда-то с коляской и недавно рожденной дочерью — на улице. В первый момент я был даже рад ее видеть. Хотя узнал не сразу: она стала уже не черной, а рыжеватой и сняла очки, давно перейдя на линзы. И походила совсем не на ту хрупкую французскую актрису, фамилию которой я так и не вспомнил, а на самую обыкновенную разъевшуюся русскую бабу, приближающуюся к сорока годам. Мы разговорились. Потом я пригласил ее к себе — посидеть и чего-нибудь выпить, вспомнить былое и поговорить.
Она легко и с радостью согласилась.
К тому времени она была уже разведена, причем во второй раз. С отцом моей тезки Евгении развелась почти сразу же после ее рождения. Потом вышла за Славку — удовлетворила-таки свою скрытую любовь. И он, кажется, был настолько счастлив этому, что взял ее с ребенком. Но и со Славкой прожила всего пару лет, потому что на поверку он оказался таким же никчемным идиотом, как и ее первый муж. Ну, конечно, если верить ее словам. В момент нашей встречи она искрилась полнотой жизни. Потому что сумела как-то выскочить из окружающей среды и даже устроилась по специальности бухгалтером в один из процветающих коммерческих банков, и имела все надежды на будущее. Само собой, мы занялись с нею сексом — как не могло получиться иначе между двумя взрослыми и абсолютно одинокими людьми, имеющими все условия для интима. Нельзя было не попробовать — и мы попробовали. Причем даже два или три раза. В постели Катя оказалась никакой — самой обыкновенной женщиной, без всяких выдающихся способностей. До Вики ей было далеко; впрочем я и знал, что второй Вики мне все равно не найти. И внешность Катина тоже не представляла ничего особенного; только когда она разделась в первый раз, я отметил, что при обычной коже у нее оказались на удивление темные, почти черные соски. Как у мулатки или даже негритянки: теперь, когда зайдя на любой порносайт, за пять минут можно было увидеть и узнать больше, чем за целую жизнь в советское время, я прекрасно разбирался в женских особенностях. Однако у нас все-таки что-то получилось, и, возможно, мы смогли бы с нею встречаться и даже жить. Помню свои ощущения, когда мы занимались с нею сексом. Мне было скучно; контакт с ее невозбуждающим телом не приносил ожидаемого удовольствия. Отключившись, я думал о странной вещи. О том, что я вот сейчас спокойно, без эмоций совершаю половой акт с женщиной, к которой сколько-то лет назад испытывал столь невероятно идеалистические чувства, что отворачивался от ее груди в купальнике и не помышлял даже притронуться пальцем, а способен был лишь ограждать ее от внешних бед.
А теперь мы спокойно стали сексуальными партнерами… Но… Но я не смог продолжать наши встречи. Вероятно, в душе моей, хоть и закостеневшей за последние годы, все-таки оставался жить образ романтической девушки, которой я был по-дурацки платонически увлечен в колхозе — настолько, что подставил свою руку под удар, спасая ее. Сейчас же я не мог поверить, что прежняя маленькая Катя и нынешняя грубоватая, раздавшаяся во всех направлениях женщина — одно лицо. Даже разговаривать с нею мне было тяжело: надо мной все еще довлел прежний воздушный образ, между тем настоящая Катя, выросшая и заматеревшая, не отличалась ни тонкостью суждений, ни чрезмерным умом, который бы меня привлекал. Я не мог понять, в чем дело: так ли сильно изменилась она с тех пор, или изменился я и, сбросив романтические очки стал видеть людей такими, какие они есть?…
И, хотя вроде бы я давно уже обо всем забыл и перестал даже думать, но теперь при встречах с Катей меня вдруг стало угнетать запоздалое сожаление по поводу тех дней. Подумалось, что какими бы уловками я ни пользовался сейчас, жить с двумя здоровыми руками куда лучше и приятнее, чем с полутора. Что я был дураком, заслоняя ее рукой — стоило все-таки посильнее прыгнуть и постараться просто вытолкнуть ее с линии падения осколков. А еще лучше, если бы я вообще не страдал по ней и не связывал свою жизнь в колхозе — и, быть может, все сложилось бы иначе. Как именно, я не знал — но точно иначе. Разумеется, я рассуждал неверно в корне: стал калекой я не из-за Кати, а по собственной пионерско-комсомольской дурости, оставшись вкалывать вместо того, чтобы сразу уехать в город. Я знал это в глубине души, но не мог ничего с собой поделать. И принимая ее ласки, ощущал подспудно растущую неприязнь к ней как к бессмысленной причине, исковеркавшей мне жизнь — и в конце концов сделал так, что встречаться мы не стали.
Катя же, судя по всему, ничего не поняла: она, кажется, давно утратила способность что-то чувствовать, ее интересовала теперь только собственная жизнь и карьера. И в общем-то по понятным причинам: ей предстояло вырастить дочь.
Потом, уже недавно, года четыре назад, снова проявились Вика. Прислала из Италии Е-мэйл, неизвестно как узнав мой адрес. И мы стали с нею переписываться. Сначала немного скованно, потом снова привыкли друг к другу. Она сообщила мне, что брак ее и следовало ожидать, оказался неудачным, что мужа-макаронника она терпеть не может и старается видеться с ним как можно реже, но тем не менее, ей, кажется, получается наладить собственную жизнь, и, возможно, даже развестись, поскольку несмотря на все требования, католичества она не приняла. Постепенно переписка сползла на сексуальную тему — мы взахлеб вспоминали, как хорошо нам было вдвоем несколько лет назад и писали такие вещи, от которых краснели мониторы наших компьютеров.
