Да, игра была опасна. Я не хотел заменять девочке общение со сверстниками и вообще весь остальной мир. Я боялся ее растущей изо дня в день привязанности.
Умом я понимал, что наши встречи надо немедленно оборвать под каким-либо предлогом типа моей долгой командировки, а потом не возобновлять в надежде, что за время Женя отвыкнет от меня и жизнь ее пойдет нормальным образом.
Но… Но я все собирался и никак не находил в себе сил. Потому что в какой-то момент вдруг сам с удивлением понял, что на всем свете кроме Жени не осталось ни одного реального и действительно близкого существа, которому бы я был рад, и которое было бы радо в ответ самому феномену моего существования… И не важным виделся бесспорный факт, что наша взаимность в принципе никогда не могла стать истинными отношениями мужчины и женщины — смешным казалось даже называть по-настоящему женщиной пятнадцатилетнюю Женю — важно было, что мы испытывали радость и тепло, будучи рядом. А ничего большего, если признаться честно, мне уже и не требовалось…
Поэтому сегодня, скрепя сердце и чувствуя, что все-таки допускаю некоторую ошибку, я пустил ее в свой дом.
И сидел сейчас перед ярко кричащим телевизором, ожидая, пока она переоденется за белой дверью моей спальни.
10
— …А вот и я, дядя Женя!
Я поднял голову. Переодевшаяся, подкрасившаяся и благоухающая Женя вошла в гостиную и нерешительно остановилась у порога. В неимоверно короткой юбке, едва высовывавшейся из-под узкого зеленого пиджачка, с распущенными волнистыми волосами, в неизвестно откуда взявшихся туфлях на высоком каблуке, покачиваясь на своих длинных, тонких но сильных ногах, сверкающих юно и золотисто, она напомнила мне молодую, упрямо тянущуюся вверх сосенку, приткнувшуюся на опасном краю обрыва…
При чем тут сосенка и при чем тут обрыв, — я отогнал прочь непонятно пришедший образ, и сказал:
— Так что стоишь? Вошла, так садись…
— Это вам, дядя Женя, — девочка радостно сияла, протягивая мне коробку шоколадных конфет с коньячной начинкой. — С Новым годом вас!
— Ну, это уж совсем лишнее… Спасибо, конечно, — почему-то смутился я, кладя конфеты на столик. — А вот я-то тебе ничего и не приготовил…
— Лучшие мой подарочек — это вы, — смеясь, пропела Женя и опустилась на мой узкий двухместный диван.
Села свободно, закинув ногу на ногу — так, что ее детские колени, помещенные в настоящую женскую оболочку, сверкали тепло и матово прямо перед моими глазами, и у меня, при всем спокойствии и разуме, не хватало сил отвести взгляд. И в то же время было совестно и совершенно невозможно смотреть на ноги этой девочки так, как спокойно бы я любовался, сиди рядом взрослая женщина. В этот момент в передней заверещал сотовый телефон. Наверное, Женин, оставленный в кармане шубки.
— Извините, дядя Женя, я на секунду, — пробормотала она и выбежала из комнаты.
— Да… А что… Представь себе, встречаю… — слышал я ее отрывистые слова, произносимые резким, незнакомо жестким голосом. — Где-где… — в Караганде! В общем, все. Ты меня уже затрахал своей душевной простотой. Надоел, как… Как не знаю, что. Ищи другую дурочку. И хватит. Хватит мне звонить. Все!
Раздался щелчок крышки, потом характерный длинный писк отключаемого телефона.
— Ну вот, наконец-то мы с вами вдвоем и ну их всех на… фиг, — счастливо улыбаясь, Женя вернулась в гостиную. Села рядом со мной, и принялась совершенно по-детски ерзать, устраиваясь удобнее в своей практически несуществующей юбке. И опять ее невозможно оголенные ноги сияли перед мной, не давая оторваться даже мысленно. Я вздохнул.
— Так вы в самом деле один Новый год встречаете? — спросила Женя, усевшись наконец и выставившись сильнее прежнего. И даже не замечая этого: настолько естественно и легко получалось у нее демонстрировать свое юное, совершенное, гибкое и соблазнительное тело, созданное именно для абстрактного восхищения, и пока ни для чего более серьезного.
— Как видишь. Я всегда его встречаю один. По крайней мере, последние лет десять. Или даже больше, — серьезно ответил я. — А ты как собираешься встречать?
— То есть как это — «как»? — удивленно поднялись Женины брови. — Я его уже встречаю. С вами.
— То есть как это «со мной»? — пришел черед изумиться мне, как будто до сих пор я все еще принимал происходящее за игру. — Ты разве не по пути куда-то ко мне на минутку забежала?
— Нет, — она взглянула на меня в упор, обдав проницательным спокойствием своих взрослых серых глаз. — Я не по пути. И не на минутку. Я пришла к вам. Чтобы встретить с вами Новый год.
— Ко мне?… Но… Не понимаю. В твоем возрасте этот праздник вообще-то дома встречают. Или в компании сверстников.
— Дома всем все до лампочки. Мама упорола с Виталием — они своим банком ресторан откупили на всю ночь, не помню уж какой. Бабушка с дедушкой в полпервого лягут спать. А мои сверстники — прыщавые дебилы с мозгами между ног, — четко проговорила она, явно повторяя чужие слова. — Навстречалась с ними в прошлом году, до пенсии теперь хватит.
— Нет, но все-таки… — я все еще не мог поверить, что эта девочка, которую я считал живущей своей собственной, по-детски полноценной жизнью, пришла встречать новый год ко мне. — Как же так…
— Ладно, дядя Женя, — улыбнулась она. — Вы что — не рады мне?
— Нет, почему же… Я очень даже рад.
— А если так, то скажите, где взять второй прибор — скоро все-таки Новый год, надо приготовиться.
Она ушла на кухню за тарелкой, вилкой и прочими необходимыми вещами. А я все сидел, ошарашено глядя на огромный экран своего телевизора, где пошло кривлялись одни и те же, переходящие из года в год и из века в век, раскормленные морды московских артистов. И пытался пережить, и пытался понять: что же это такое вдруг начало происходить со мной перед самым концом тысячелетия? Принеся тарелки, Женя заняла свое место. Я больше не мог выносить вида ее яростных коленок. Достал из шкафа чистую салфетку, бросил ей со словами:
— На вот, прикрой, а то зальешь сейчас чем-нибудь!
А сам прошел к двери и выключил наконец верхний свет. Погруженная во мрак, пробиваемый лишь цветными бликами телевизора да огоньками на елке, комната сразу приобрела другой облик. И даже соседство моей внезапной гостьи уже не казалось таким странным. Словно упавшая темнота снивелировала возрастные различия. И мы наконец стали теми, кто мог и должен был быть на самом деле: мужчиной и женщиной, оставшимися вдвоем в полутемной, обещающей что-то новое комнате… Стоп, оборвал я сам себя — какой «женщиной»?! Со мной ребенок, девочка, еще не достигшая шестнадцати лет, и вообще все это какое-то наваждение, которого не должно быть.
— А дома ты что сказала? — спросил я, словно хватаясь за последнюю соломинку.
— Что к подругам ушла. Думаете, их это так волнует? Ошибаетесь…
Мы посидели молча. Я открыл принесенные Женей конфеты.
