Надо же, как только я произношу то, что ей от меня нужно, она успокаивается и начинает говорить о любви. Бабушка как обычно проворчала свои обвинения по отношению к жизни, дала мне какое-то лекарство и села на диван перед телевизором в нашей общей комнате. Вместо того чтобы выпить таблетку, я выбросила ее в мусорное ведро, выпила вместо этого стакан воды и направилась в ванную. Я удерживала в мыслях установку, что все эти слова ко мне не относятся, ведь я хочу прожить свою жизнь, а не повторять бабушкину.
Я зашла в ванну, дрожащими руками открыла кран и поставила затычку в сливное отверстие, чтобы набрать воду. Я уже сняла с себя все, оставшись в одних трусах, задумчиво поглядела на себя в зеркало и подумала о том, какое ужасное прыщавое лицо смотрит на меня. Проверила, закрыла ли я дверь на шпингалет. Я жутко боялась, что меня застукают. Оставшись в трусах, я просунула руку между ног и слегка надавила на клитор. Несмотря на мой юный возраст, там уже давно росли волосы, от чего я достаточно сильно комплексовала. Мне стыдно было ходить по комнате даже в шортах, потому что я боялась, что бабушка это как-то прокомментирует: «Что раздетая ходишь, оденься, замерзнешь!» или «Как твои ровесницы могут одеваться так, словно блудницы!»
Я второй раз прикоснулась к шпингалету на двери, удостоверившись, что дверь заперта надежно и никто не зайдет. С уверенностью в том, что меня никто не увидит, я сняла трусы. Пальцы спустились пониже лобка, где было меньше волос. Там оказалось тепло и влажно. Я прикоснулась к своим набухшим соскам и, преисполненная напряжения, нырнула в воду, как дельфин. Игра началась. Я раздвинула ноги и включила душ, управляя струей воды. Мне можно было все, ведь Максим Александрович разрешил.
Я лежала в теплой воде, чувствуя, как она ласково прикасается к моему телу и обволакивает его, глубоко дыша и предвкушая наслаждение. Перед глазами извивались мои собственные длинные локоны, словно водоросли. Единственное, что я видела, – серо-бетонный потолок и сияние лампы. Палец скользил по клитору без моего осознанного участия, будто бы это была чужая рука. Он медленно и незаметно погружался внутрь, его туда засасывало, словно корабль, который скользил по волнам и вдруг незаметно затонул. Я делала скользящие движения пальцем то быстрее, то медленнее, и палец, как дельфин, то выпрыгивал из воды, то нырял обратно. Прилив сменяется отливом, затем снова штиль и шторм. Все реки сливаются воедино в бескрайний поток, где больше нет сил сдерживать себя. Напряжение пробежало по всему телу, в глазах замелькали разноцветные узоры, меня пронзила мелкая дрожь, от которой все тело вздрагивало, а дыхание стало глубоким и шумным. Я прикусила губу от наслаждения; конечности онемели и стали тяжелыми. Легкость и спокойствие. Никаких эмоций. Спокойное размеренное дыхание.
Из глубины души донеслась фраза: «А зачем?» Это принесло за собой волнение. Пытаясь остановить эту мысль, я начала задавать себе еще больше вопросов: «А это точно хорошо? Никто не узнает? Не стыдно ли мне будет перед бабушкой? Правильно ли я сделала?»
«Я все сделала правильно. Мне было хорошо. Я сделала то, о чем говорил Максим Александрович». Успокаивая себя, я вышла из ванной. Из комнаты доносился бабушкин храп, давно потух старенький ламповый телевизор. Сон настиг меня очень быстро, отступили мысли о странном и необычном опыте, благодаря которому я впервые выпустила свои чувства на свободу.
С утра я отправилась в школу и была бодрой и веселой, словно мне заменили двигатель. Бабушка причислила это к своим заслугам, потому что дала мне лекарство, но я-то знала, что причина совсем в другом. Мне было так задорно хранить наш с Максимом Александровичем секрет! Я попросила Дашиного отца больше не заезжать за мной, сказав, что я научилась добираться до дома самостоятельно.
Мы встретились с Максимом Александровичем после уроков, и он довез меня до дома, мы снова целовались. Я рассказала ему о своем сне, а позже он пригласил меня на лекцию по музыке. Во время лекции я не интересовалась ее содержанием, а любовалась на Максима Александровича. Он стал словно центром моей Вселенной, все сознание сузилось на его образе.
В целом эти месяцы были незабываемыми и пролетели незаметно. Зимой этому пришел конец, как и всему едва уловимому счастью в моей жизни.
Бабушке я хвасталась своими песнями, включая их в записи. Она снисходительно улыбалась: «Никогда не думала, что у тебя есть музыкальные способности». У нее был такой характер, что ей нужно было знать все до мелочей: куда я иду, с кем, зачем и для чего. Поэтому мне было тяжело все время нести ложную информацию, забывая о том, что было на самом деле.
– Зачем ты носишь эти солнцезащитные очки? Ведь сейчас осень и солнца нет. Я понимаю, когда зима и снег слепит глаза. Но сейчас… зачем? Ты ходишь в них в школу и даже не снимаешь дома. Ты как будто хочешь оградиться от мира, ведь так?
– Мне в них хорошо. Так я вижу мир в истинном свете.
– Врешь. Если хочешь оградиться, представь между миром и тобой стену. Произошло неприятное событие, а ты мысленно нарисуй такую ограду. Ты ведь любишь рисовать, так? Возьми воображаемые кисточки и воображаемую бумагу. Рисуй. И эти очки ужасные выброси, выглядишь в них как ночная бабочка!
Иногда она говорила очень мудрые вещи, к которым хотелось прислушиваться, и мы бы поладили, если бы не это ее желание контролировать каждый мой шаг. Мы окончательно поссорились и перестали друг с другом разговаривать, когда она увидела у меня на столе альбом, в котором я сделала набросок портрета объекта моего воздыхания. Я хотела подарить этот рисунок учителю, поэтому с обратной стороны написала «Максиму Александровичу от Марины Егоровой». Рисунок мне не понравился, и я решила подкорректировать его, прежде чем посылать адресату. Но, к моему горю, альбом для рисования упал под стол и попал в руки старой любопытной ворчуньи, к советам которой, по словам наставника, прислушиваться было нельзя.
Прикрываясь уборкой в нашей комнате, она сочла возможным лезть в мое личное пространство. Я наливала себе чай, когда бабушка принялась читать мне нотации о том, что общаться с мужчинами в моем возрасте нельзя, а тем более с теми, кто старше. В тот момент мои руки задрожали, я словно впала в оцепенение. Кружка с горячим чаем раскололась вдребезги, ее содержимое расплескалось по полу и испачкало и без того грязные обои. Я в ужасе закричала бабушке: «Я буду с кем хочу, поняла?» – и выбежала из комнаты, хлопнув дверью.
– Господи Иисусе, а отмывать все за собой кто будет? Вот ненормальная-то, а! Вот и спи со всеми подряд, как твоя мама, пей сколько хочешь, кури, сдохнешь так же, как и она!
Внутри меня что-то вскипело, я готова была осыпать бабушку нецензурными обвинениями на всех языках мира и во всех лингвистических формах: «Да как ты смеешь? Какое ты имеешь право оскорблять мою маму?» Мне было больно от того, что она так чудовищно вмешивается в мою жизнь.
А кем была моя мама? Я видела ее только на фото и никогда не слышала ее голоса. У нас была фотокарточка, на которой мама стоит, обнимая меня и мальчика моего возраста. Эта фотокарточка лежала в моем кошельке, я периодически ее разглядывала, будто бы надеясь отыскать маму. В альбомах для рисования были ее образы, я даже сочиняла, какой она могла бы быть по характеру и поведению. Но что это за мальчик? Должно быть, мой брат? Брата в сознательном возрасте я тоже не видела, но он меня мало интересовал, я не чувствовала с ним никакого родства.
