Отец ничего мне не рассказывал. Он все время был занят зарабатыванием денег для всей нашей семьи. Когда я просила рассказать мне о матери, он отказывался, говоря: «Когда вырастешь, все расскажу». Бабушка тоже не говорила ничего хорошего, одни только гадости и упреки: «Мы тебя как-то в луже нашли, ты была такая грязная и с грязными игрушками, я тебя тогда домой привела и отлупила. С тех пор тебя вечно на грязь тянет, ты неисправима». Я не знала, правда это или ложь, но слышать такое было больно. Хоть я и была озабочена своей внешностью и каждый день ходила в душ и мыла голову, бабушка всегда находила, в чем меня упрекнуть. Чаще всего она осуждала все новое и современное. По ее мнению, вся современная культура была нацелена на то, чтобы завлечь людей в болото разврата. Про маму она говорила только то, что та умерла, но я отказывалась в это верить, поэтому и таскала с собой мамину фотографию.
После ссоры с бабушкой я вышла из дома и долго в слезах гуляла по окрестностям. На вопрос: «Почему ты плачешь?» я хотела бы ответить: «Получила двойку по русскому», но этот вопрос, к сожалению, мне никто не задавал. Злая бабушка после нашего скандала, посвященного личности Максима Александровича, обратилась в школу, и начались разборки. Все дошло до того, что Максима Александровича уволили, а меня отчитали при директоре и завуче. Сам Максим Александрович нашел, что сказать в свое оправдание, и он был искренне рад, что его уволили. После увольнения из школы он сделал неплохую карьеру за рубежом.
«Бабушка! Скотина! Зачем ты это сделала? Сидела бы дальше у телевизора!» Я ненавидела бабушку с каждым днем все сильнее и сильнее. Она ходила на родительские собрания раз в полгода, а на простой портрет в моем альбоме отреагировала неожиданно быстро. Почему все так?
Никогда не забуду тот момент, когда я, будучи ребенком, хотела сделать бабушке подарок на день рождения. Она попросила меня сделать уборку дома, а вместо обещанной уборки я весь день прогуляла с подругой Дашей. Нам было так весело. «Оставим уборку на потом!» – сказала тогда Даша. Она предложила мне помощь в том, чтобы совместно убраться у меня дома и приготовить торт. Я согласилась. В итоге торт мы сделали, но квартира от этого стала еще грязнее. Когда мы закончили, она хитро сказала: «А дальше сама! Справишься или нет?» В итоге бабушка меня ударила, а на торт даже не обратила внимания. Такой неблагодарной, злой и непредсказуемой она была.
Глава 7
Официантка убирала со стола. Ресторан опустел, и кухня давно уже была закрыта. Я заказала кофе, чтобы на некоторое время попрощаться со сном и чтобы нас с Джейн не выгнали из заведения. В темной глубине зала за барной стойкой сидел лысый беззубый турист, бормотал что-то себе под нос и смеялся. Официантка шмыгнула за барную стойку и начала протирать стаканы, затем подошла к туристу, шепнула ему что-то на ухо. Тот зажмурил глаза и кивнул, но не прошло и минуты, как он продолжил смеяться и разговаривать сам с собой.
– Вы закрываетесь? – спросила я официантку.
– Нет, – сказала девушка, унося со стола грязную посуду, – кухня уже не работает, а заведение открыто круглосуточно.
– Можно нам остаться еще ненадолго?
– Конечно, – ответила официантка и деловито понеслась дальше.
Иностранец смотрел на меня и восторженно произносил что-то на своем языке. Я взглянула на старика-туриста, посылая ему ответную улыбку. Напротив меня за столиком сидела Джейн в белом пиджаке и попивала чай из маленькой глиняной пиалы.
– Все же, какое твое настоящее имя? Можно узнать? – обратилась я к Джейн.
Джейн молчала.
– Хотя бы скажи, на какую букву оно начинается, – умоляла я.
– I.
«Вот это да! Все к этому и идет, она – моя мать!» – воскликнул внутренний голос.
– Послушай, Джейн, – тревожно начала я, – ты сказала, что расскажешь о себе все, но не можешь назвать своего имени. Я взяла на себя ответственность сделать такое, а имени так и не услышала. Скажи, чем ты занималась, когда тебе было двадцать лет?
– Училась.
– А потом?
– Потом переехала на запад, в Фонтенбло, это предместье Парижа. Прожила там семь лет, управляла ночным клубом. Там достаточно холодно, потому и перебралась сюда, тут потеплее.
– Свой бизнес? – уточнила я.
– Нет, не мой. Знакомый открыл, дела пошли в гору, и он нанял меня как управляющую.
– А родилась ты где?
– Там же, недалеко оттуда.
«Врет! Наглая ложь!»
– О’кей, о’кей, – произнесла я, зная, как нелегко вытягивать из нее информацию. Она почти никогда не говорила о себе, и это наводило тоску. – Я слышала об одном профессоре, Эдгаре Шильдере.
Из кухни доносился грохот кастрюль, лилась вода и звучало радио, за барной стойкой приезжий старик продолжал веселиться в одиночестве. Все это создавало ощущение, что мы находимся не в ресторане, а в гостях у старого друга, где тебя всегда ждут. Я заметила акустическую гитару на стене. Интересно, она здесь висит в качестве арт-объекта или ее время от времени снимают, чтобы использовать по назначению? Внезапно захотелось поиграть.
– Тот, у которого был список? – засмеялась Джейн.
– Нет. Доктор философии… э-э-э… одного колледжа в Майами, – сказала я, – тот, которого все искали, а он оказался у себя в загородном доме, вел отшельнический образ жизни, провалялся под кайфом несколько лет. Один музыкант с ним пару раз в библиотеке встретился, рассказал об этом своим друзьям из Германии. Отсюда и композиция Ein Nachmittag Mit Edgar[2].
– А, вот ты о ком. А что тебе от него нужно? Что за задание у тебя?
– Химическое оружие: вкусный и незаметный яд.
– Вот ты о чем! Так сразу? – удивилась Джейн.
– Ну да. Этот яд воспринимался бы жертвой как изысканный ингредиент в блюде или напитке.
– Хорошая идея. Я дам тебе его контакт, – Джейн начала рыться в смартфоне.
– Люблю крайности, – непринужденно сказала я.
– Что?
– Крайности. Мне не нравится что-то среднее или что-то недостаточно выраженное. Люблю наполненное, контрастное: либо ты стопроцентный мужчина, либо стопроцентная женщина. Понятно, если человек родился с дефектом внешности, который исправить нельзя (хотя это очередное оправдание, исправить внешность можно кардинально – были бы деньги), но пугают те девушки, которые косят под пацанов. Подчеркиваю: именно косят, а не становятся ими…
– Ты это к чему?
– К тому, что в двадцать лет я полностью изменила свой гардероб и начала носить исключительно мужскую одежду и обувь, сделала тату, подстриглась почти налысо, встречалась с девушкой. Я бы и операцию по смене пола сделала, будь у меня достаточно денег.
