Такую же умиротворенность (соблюдение конфуцианских норм семейного общежития) и неистовость (готовность к самопожертвованию, в своей крайней форме доходящему до кровной мести) Вацудзи находит и в японской семье, которая является высшей ценностью – намного большей, чем жизнь каждого из ее членов. Что до Европы, то здесь нечто подобное сыновне-родительской почтительности можно обнаружить только в еврейских семьях. Коллективистский дух японской семьи обнаруживается и в структуре жилища, где членение пространства определяется раздвижными перегородками, которые невозможно запереть на ключ. Вацудзи полагает, что японская семья и дом остались практически не затронутыми западным влиянием. Не случайно, что и японское государство мыслится как единая семья.
Многообразие (богатство) природной среды обитания было неотъемлемым качеством природы Японии и в сочинении Сига Сигэтака. Восприятие последнего обусловливалось в первую очередь «зрительным кодом», он «пропускал» природу через глаз. Что до Вацудзи Тэцуро, то его изобретением стало восприятие через тело и тактильность.
Как и Сига, Вацудзи считал влажность главным свойством японского климата. По его мнению, это свойство, воспринимаемое через тело и в особенности через кожу, сказывалось в результате на всем строе ощущений японца и, следовательно, на устройстве японской культуры. С точки зрения придания культуре уникальных черт такой подход оказался чрезвычайно эффективным. Ведь тактильность была слабо объективирована в западном культурном дискурсе. Она была слабо объективирована и в традиционном японском письменном дискурсе, однако современные японские мыслители обнаружили, что эта операция возможна.
Знаменитый писатель Танидзаки Дзюнъитиро (1886–1965) воспевал красоту японской женщины, у которой по сравнению с европейками более привлекательный цвет кожи и которая приятнее на ощупь. В 1931 г. он писал: «Красотой фигуры и телосложения восточная женщина уступает женщине европейской, но красотою кожи, ее мелкой текстурой она ее превосходит… Восточная женщина (по крайней мере, с точки зрения японца) превосходит европейку и на ощупь… С точки зрения мужчины, на европейскую женщину лучше смотреть, чем заключать ее в объятия, с женщиной же восточной все наоборот»
[525]. Что до Вацудзи Тэцуро, то он обнаружил, что тактильность возможно объективировать применительно к природе, т. е. задать такие параметры описания, которые отсутствовали в западной культуре. Благодаря этому действительно возникало ощущение уникальности японского восприятия – сравнить его оказывалось не с чем. Отсутствие ссылок на конкретные проявления тактильности в традиционной письменной культуре облегчало задачу Вацудзи, исходившего из ощущений собственного тела. В его работе нет ни одной цитаты, принадлежащей японцу. Иногда складывается впечатление, что с реальной японской традицией он не был знаком основательно. Однако тело Вацудзи Тэцуро оставалось при этом все равно телом японца. Это тело, его ощущения и составляли доказательную базу.
«Влажность оказывает огромное влияние на восприятие человеком атмосферы. Частые изменения плотности воздуха, которого мы касаемся (здесь и дальше выделено нами. – A.M.) в Японии (утренний туман, вечерняя или весенняя дымка), способствуют обостренному восприятию времени года и часа суток, возбуждают чувство спокойствия или свежести. Кроме того, это придает осязательность самому пейзажу. И в этом отношении эти частые изменения представляются чрезвычайно существенными. Что до обделенной влагой европейской атмосферы, то она может порождать монотонную взвесь в воздухе, но она не настолько текуча, чтобы вызывать тонкие перемены в нашем настроении. Монотонность облачных дней в Европе северной, монотонность яркой голубизны неба в Европе южной – это безусловное свойство, присущее всей Европе. Это свойство имеет тесную связь с температурными изменениями. Да, термометр регистрирует в Европе перепады температур в течение одного дня, но это всего-навсего физическое явление, оно не сказывается заметно на наших ощущениях. Разнообразны эффекты, которые производят сочетания влажности и температуры (будь то ночная летняя прохлада, утренняя свежесть, осеннее тепло днем и кожный холод вечером) на перемены в настроении и ощущениях благодаря быстрым переменам в этом сочетании. И даже зимой после утреннего холода, который мы ощущаем кожей, от солнышка приходит ощущение тепла. Всего этого разнообразия мы не можем испытать на себе в Европе». Потому что, как утверждает Вацудзи Тэцуро, там, в Европе, или сплошная летняя жара, или сплошной зимний холод. «С точки зрения влияния на душевное состояние ощущения телом холода не важно, какая температура – минус три или минус десять. Если в [зимний] солнечный день выйти на освещенное место, то даже это солнце не будет давать никакого тепла – оно все равно что луна». Не то в Японии, где стоит сделать шаг в сторону от теплого солнца в тень, как мгновенно «холодный ветер пронзает кожу»
[526].
«Природные условия» и их кожные реципиенты, о которых говорил Вацудзи Тэцуро, вполне можно определить как «воображаемые». Житель Севера, познавший на своей шкуре (коже), что такое мороз, мог бы квалифицированно возразить на утверждение, что между тремя и десятью градусами мороза не существует большой разницы. Тем не менее эти и другие рассуждения как самого Вацудзи Тэцуро, так и ему подобных обладали для тогдашних японцев достаточной убедительностью. Мыслительные операции, которые они проделывали в рамках творимой ими знаковой картины мира, обладали автономностью по отношению к реалиям. Теория не поверялась практикой, но мысль о необходимости такой процедуры мало кому приходила в голову.
Вывод из этих рассуждений мог быть, естественно, только один – тонкость и богатство телесных (кожных) ощущений, испытываемых только японцами и только в Японии, что находит соответствие в уникально тонкой душевной организации, которая продуцирует необыкновенное тонкое искусство. В этом отношении Вацудзи воспроизводил ту же самую схему, которую предлагал Сига Сигэтака: уникально красивая и многообразная земля – уникально чувствительные люди – удивительно тонкое искусство.
В отличие от Европы японское искусство, по мнению Вацудзи, характеризуется не «примитивной» прямой линией, а линией изогнутой (напомним, что, согласно китайско-японским демонологическим представлениям, злые духи способны перемещаться только по прямой линии). В японском искусстве отсутствует и «примитивная» симметричность. В Европе видна «антропогенизация ландшафта», там доминирует идея торжества по поводу победы человека над природой, что видно и в «геометричности» западного искусства. Примером может послужить римский, а затем и европейский сад с его четким планом, прямыми аллеями и дорожками, круглыми (или квадратными) площадками и прудами, прямыми стволами деревьев и подстриженными кронами. И такой «искусственный сад» убивает природную красоту.
Что до сада японского, то в нем заключена идея «очищения и идеализации красоты природного начала». Европейцы считают японский сад эквивалентом английского «нерегулярного» сада, но на самом деле английский сад всего лишь огороженная часть природы, а потому в нем начисто отсутствует элемент «искусства». Японский же сад не является частью непреображенной природы. Такой сад требует постоянного ухода. «В создании сада японцы выявляют совсем другой принцип: из хаотичной и неупорядоченной природы создать порядок и закономерность. При этом усилия человека по внесению порядка в природу направлены не на сокрытие природного, а на следование природному. Защищая эту природность, человек следует внутренним принципам природы. Выдергивая сорную траву или устраняя другие помехи, он помогает природе выявить себя. Именно таким образом человек выявляет чистые природные формы – очищенные от хаоса и неупорядоченности». Именно поэтому в качестве растительности для сада деревья и кустарники подбирают таким образом, чтобы лучше выявить каждое время года – и тогда мы будем наблюдать меняющуюся гармонию, которая преображается в соответствии с четырьмя временами года. При этом невозможно постичь с помощью рационального метода, каким образом создается эта гармония. Поэтому нужно просто следовать уже имеющимся образцам
[527].
