Сильные землетрясения в центральной Японии фиксируются также в 1317 и 1361 гг. Причем сила последнего землетрясения, сопровождавшегося цунами, была намного больше. В красочном описании воинского эпоса «Тайхэйки» (36-й свиток) сообщается, что, когда морская вода неожиданно отхлынула от берега и на песке осталось множество рыб, рыбаки побросали сети и стали собирать рыб, но тут вдруг накатила огромная, «размером с гору», волна, которая унесла с собой «несколько сот» человек. Однако существенного ущерба в столице не наблюдалось, он фиксируется преимущественно в провинциях Сэццу и Кии. Что до землетрясения 1317 г., то оно затронуло столицу, где погибли 5 человек. Несмотря на колоссальную разницу в жертвах, девиз правления был сменен только в 1317 г., землетрясение 1361 г. осталось без ритуальных последствий
[239].
Эти данные еще раз свидетельствуют о том, что вся политико-идеологическая система была сфокусирована на местообитании императора и его ближайшего окружения, которые и воспринимались как «государство». Реакция этого государства на стихийные бедствия зависела не только от того, насколько сильными они были, но и от того, где они случились. Землетрясение 1498 г. вызвало страшное цунами, обрушившееся на все восточное побережье Японии. В провинции Исэ вода захлестнула сушу на три километра, в результате чего было разрушено не меньше тысячи домов и погибло 15 тыс. человек. Но это бедствие не только не вызвало смену девиза правления – в дневниках столичных аристократов об этом бедствии вообще ничего не сообщается
[240]. И это при том, что аристократы внимательнейшим образом фиксировали малейшие изменения в погоде – это было непременным условием ведения дневника. Предполагалось, что такой мониторинг позволяет лучше понять «настроение» Неба, божеств и будд. По прошествии многих веков мы прекрасно знаем, шел ли дождь или светило солнце в каждый конкретный день, что является прекрасным подспорьем для исследований климатологов. Но эти погодные наблюдения ограничиваются столицей.
Сообщаемые в основном тексте дневников сведения о конкретном ущербе не поражают воображения. Однако авторы дневников постоянно сообщают о своем ужасе. Это свидетельствует о том, что их впечатляли не столько разрушения или жертвы, сколько страх перед будущим. А это, в свою очередь, говорит об их катастрофическом эмоциональном настрое. Они постоянно ожидали не улучшения ситуации, а ее ухудшения.
Субъективный (эмоциональный) фактор играл огромную роль в тех случаях, когда решался вопрос о смене девиза. Чрезвычайно показательно, что в период раскола правящего дома, когда в стране параллельно существовали две династии, они пользовались разными девизами, которые принимались под воздействием разных обстоятельств. И это были не только интронизации. Так, девиз Коэй (1342–1345) был принят северной династией ввиду распространения болезней, в то время как южная династия «не заметила» их. То же самое можно сказать и о девизах северной династии Дзёва (1345–1350, болезни), Коан (1361–1362, эпидемия оспы, мятежи), Дзёдзи (1362–1368, мятежи, болезни) – эпидемии и вооруженные конфликты как бы обходили южный двор стороной, хотя расстояние между северным и южным дворами составляло всего несколько десятков километров.
Начиная с 923 г. в истории Японии не наблюдается ни одного случая изменения девиза правления в связи с обнаружением благоприятного знамения. Изменение девизов исключительно под влиянием неблагоприятных обстоятельств говорит о том, что японцы желали и ожидали от жизни не столько начала чего-то нового и конструктивного, сколько избавления от неприятностей и возврата к некой идеальной норме, которая – увы! – была утрачена. Конечно, объявление нового девиза означало и благопожелание, надежду на лучшее. Оно означало перезапуск механизмов жизненной и социально-государственной положительной энергетики (недаром смена девиза требовала проведения церемонии присвоения рангов
[241]), но лихорадочная частота смены девизов свидетельствует о том, что вера в действенность таких мер становилась все слабее.
В элитарной культуре закрепляется убеждение, что «золотой век», понимаемый прежде всего как прошлое императорского дома, остался в прошлом. Об этом, в частности, свидетельствует сокращение продолжительности девизов правлений. В период с 701 по 923 г., когда девизы менялись только под влиянием благоприятных обстоятельств и знамений, средняя продолжительность девиза составляла 7,66 года. После этого она уменьшается: для периода с 923 по 1052 г. (год наступления конца буддийского закона) она равняется уже 4,45 года. Вслед за тем, как страна, как считалось, вошла в эту ужасную эпоху, данный показатель в промежутке между 1052 и 1185 гг. (установление сёгуната Минамото) составляет всего 2,96 года. Для времени существования самого сёгуната (до 1392 г.) он равняется 3,51 года. Характерные для этого времени частые смены девизов правлений свидетельствуют о растерянности. В правление императора Годайго (1318–1339) смена девизов происходила наибольшее количество раз – восемь, что служит прямым указанием на неблагополучную ситуацию в стране, сотрясаемой мятежами и династическими раздорами. Иными словами, смена девизов была поставлена «на поток».
Под идеальными правителями прошлого разумелись государи Дайго (897–930) и Мураками (946–967). В их правления велась работа по составлению различного рода законодательных установлений (главным из них был свод «Энгисики» – указ о составлении датируется 905 г., составлен в 927 г., введен в действие в 967 г.), государственной хроники («Сандай дзицуроку», 901 г.). Составлялись и императорские поэтические антологии («Кокинсю» – 905 г., «Госэн вакасю» – 951 г.). Все вместе это квалифицировалось как «любовь к словесности» и считалось важнейшим признаком «правильного» («священного») правления. Показательно, что, когда требуется отыскать какой-нибудь прецедент, немедленно обращаются к дневниковым записям именно этих государей
[242]. Поэтому и правление государей Дайго и Мураками уже в конце X – начале XI в. в некоторых дневниках аристократов признается «священным», соотносимым с правлениями идеальных древнекитайских государей Яо и Шуня. Значительное влияние на такую оценку оказал и тот факт, что в правление Дайго и Мураками не назначались регенты и канцлеры (представители могущественного рода Фудзивара), т. е., по крайней мере формально, Дайго и Мураками правили самостоятельно, что отвечало представлениям об идеальном правителе. В период Минамото (Камакура) признание Дайго и Мураками идеальными государями становится повсеместным
[243]. После правлений Дайго и Мураками таких превосходных эпитетов другие государи уже, как правило, не удостаивались (а если все-таки удостаивались, то эти оценки не закреплялись в культуре), что свидетельствует об общей отрицательной оценке со стороны элиты того, что происходило при дворе и в стране, которые уже миновали пору своего расцвета.
