Средневековье закрепляет и еще одну особенность, которая была заметна еще в «Кокинсю». Создание канона «знаменитых мест» создавало возможность пользоваться связанными с ними устойчивыми ассоциациями и не убеждаться в их правильности собственными глазами. Связь между «знаменитым местом» и его образом была настолько прочной и настолько очищенной от других ассоциаций, что сами поэты признавались: они не знают и не желают знать, где находятся эти «знаменитые места». Поэт-монах Сётэцу (1381–1459) писал о знании реальной географии с открытым пренебрежением: «Предположим, кто-то спросит: "В какой провинции находятся горы Ёсино?" Следует отвечать так: "Когда произносят "цветы сакуры" – сочиняешь про горы Ёсино, когда слышишь "осенние клены" – сочиняешь про Тацута. Я не знаю, где это – в провинции Исэ или в Хюга". Нет никакого толку помнить про провинцию»
[299].
Знание поэтической топографии вовсе не обязательно предполагало личный опыт встречи с природой. Даже если такая встреча и происходила, следовало «верить» не своим глазам, а канону. В «Собрании из бамбукового сада» («Тикуэнсё», 1285 г.) Фудзивара Тамэаки отмечал: «Когда сочиняешь стихи про залив Нанива, следует писать про тростник, даже если не видишь его. Что касается Акаси и Сарасина, следует сказать о ярком свете луны, даже если вечернее небо заволокло облаками. Что до Ёсино и Сига, то следует написать о сакурах в полном цвету, даже если цветы уже осыпались»
[300].
Поэты и художники постоянно делали объектом своего изображения именно те места, о которых им было известно из чисто литературных или живописных источников. Знаменитый поэт Соги (1421–1502) утверждал, что посещать места красивые сами по себе не имеет смысла. Находясь в очень красивом месте, именуемом Уцурахама, он писал: «Сосновый лес у побережья тянется вдаль, вид таков, что не уступает знаменитым соснам в Хакодзаки. Вид действительно превосходен. Однако я оставил его без внимания – ведь это не знаменитое место. Точно так же следует игнорировать стихотворение, если оно не было сочинено поэтом из известного дома или же тем, кто не занимает высокое положение»
[301].
Показательный пример представляет собой восприятие горы Фудзи. В литературных сочинениях и живописных изображениях она представала как покрытый вечными снегами вулкан, над которым всегда курится дымок. На самом деле этот дымок курился далеко не всегда, но почти всегда он присутствовал в художественном воображении. Поэты говорили о клубящемся над Фудзи дымке даже во второй половине XIX в., хотя точно известно, что ничего подобного они в реальности наблюдать уже не могли – последнее извержение случилось в начале XVIII в. Знаменитый и высокопоставленный монах Дзиэн (1155–1225), который никогда не видел Фудзи, тоже послушно следовал за привычными аллюзиями («Синкокинсю», № 1612):
Избавлюсь ли
От суетной,
Жаркой любви -
Как Фудзи извергает
Дым в небеса?
Поэты воспевали землю, которую они не желали видеть и которой не было. Реальность казалась им досадной помехой в создании и воспроизведении идеала. К среде обитания он имел весьма опосредованное отношение. Это была настоящая среда воображения.
Подход, при котором непосредственное наблюдение за средой обитания не сказывается на поэтическом творчестве, распространялся не только на географию, но и на погодные явления. Монах и знаменитый сочинитель рэнга Сатомура Дзёха (1525–1602) в трактате «Рэнга сихотё» («Собрание трактатов по рэнга», 1586) отмечал, что поэту следует не отображать реальные изменения в погоде, но выявлять «сущность» явлений. Поэтому «если весной все же случается сильный ветер и гром, то [в стихотворении] ветер и дождь должны быть слабыми. В этом и состоит сущность весны»
[302].
Японская поэзия развивалась (или же консервировалась) по своим внутренним законам, но буддийское вероучение приписывало ей свои смыслы. Упомянутая «личная» антология Готоба имеет буддийское название, а число 46 основано на легенде, согласно которой принц Сётоку-тайси якобы успел построить 46 храмовых комплексов. Однако вмонтированные в поэзию первоначальные смыслы не позволили вторгнуться в нее буддийским реалиям сколько-то широко. Начиная с «Сэндзай вакасю» в императорских антологиях присутствуют разделы, посвященные как синтоистским божествам, так и буддам, но в качестве покровителей японоязычной поэзии выступают только синтоистские божества – защитники и гении конкретных локусов. Именно синтоистским божествам по знаменательным случаям (например, для получения благословения перед началом составления императорской антологии) подносят стихи на японском языке. После окончания работы над антологией «Сэндзай вакасю» ее составитель Фудзивара Сюндзэй (Тосинари) преподнес в знак признательности богам пяти известных святилищ по 500 стихотворений
[303].
Отсечение случайно-неожиданного и превознесение закономерного – таков был метод японской природной поэзии. Концентрация внимания на символах, а не реалиях – таков был ответ аристократов на вызовы времени. В этих символах они искали защиты от реалий. Временами такой подход можно принимать за стойкость и последовательность, временами – за косность и близорукость… Такой подход возможен лишь на ограниченном участке текстового пространства, где только и наблюдается концентрация идеальных смыслов. Подобная тенденция к сжатию контролируемого и обживаемого пространства наблюдается не только в поэтических текстах, она прослеживается в самых разных областях жизнедеятельности и культуры. Это касается и садового искусства.
В отличие от поэзии на японском языке, которая в значительной степени автономна от буддийской картины мира, все типы средневековых японских садов осмысляются как имеющие непосредственное отношение к буддизму. Если первоначально не подвергалось сомнению, что идея сада пришла в Японию из Кореи и Китая, то теперь родиной сада считается буддийская Индия.
Кризис государства сопровождался фрагментацией общества, когда интересы коллективные были потеснены интересами личными. Острое переживание наступающего (или наступившего) конца буддийского закона на этой земле приводило к напряженному поиску способов личного спасения. Во второй половине периода Хэйан широкое распространение получает вера в будду Амида (санскр. Амитабха), который ожидает всех праведников в своей Чистой земле – Дзёдо (на самом деле речь идет о «земле», расположенной на небесах). Другое именование рая – Земля (Край) вечной радости (Гокураку). Эта земля расположена в западном направлении. При соблюдении определенных требований туда можно вознестись.
