Старший сын Митинага Фудзивара Ёримити устроил возле реки Удзи собственный амидаистский храм с прудом-садом. Это произошло в 1052 г., т. е. в год наступления конца Закона Будды. Храм получил название Бёдоин, он представляет собой переделку светской загородной резиденции. Эта резиденция ранее не вызывала у современников никаких буддийских ассоциаций. Однако после ее переделки в храм осмысление окружающей природной среды меняется радикальным образом. Хроника «Фусо рякки», похвалив местный пейзаж привычным и совершенно небуддийским образом («вода-камни хороши, ветры-потоки превосходны»), далее уверенно сообщает: мост через реку Удзи, по которому попадают в Бёдоин, представляет собой как бы переправу, которая ведет из этого мира в мир райский
[313].
Какие же конструктивные новшества позволили воспринимать Бёдоин в качестве райского места? Ведь архитектура храмового комплекса является изводом светской резиденции в стиле синдэн-дзукури. Однако храм ориентирован другим образом: если в светской архитектуре усадебные строения расположены по оси север-юг, то храмовые постройки ориентированы по оси запад-восток, и этого оказывается вполне достаточно, чтобы изменить прочтение всего «жилого сада». Кроме того, пространство между светским строением и прудом должно иметь площадку для проведения различных церемоний. Однако перед Бёдоин такая площадка перестала существовать по следующим основаниям. Во-первых, буддийские моления проводились внутри самого храма (при этом руку статуи и руку верующего связывали для верности красным шнуром, сплетенным из лотосовых волокон). Во-вторых, в каноническом изображении рая будды Амиды строения вплотную примыкают к кромке берега
[314].
По садам Ёсисигэ Ясутанэ и Фудзивара Митинага хорошо видно, что они придерживались мнения о необходимости представить в своем саду полный годовой цикл, несмотря на то что в «настоящем» раю смены сезонов не наблюдается. Для хэйанского времени можно обнаружить немало свидетельств о садах, которые призваны продемонстрировать сезонную изменчивость или же сезонную полноту. И авторы, описывающие их, основное внимание уделяют не камню, а растениям.
Сезонная изменчивость природно-растительного мира воспринимается двояким образом. С одной стороны, люди находят в изменчивости красоту. Как сказал Ёсида Канэёси (Кэнко-хоси), «времена года сменяют друг друга и придают всему очарование»
[315]. С другой стороны, сезонная изменчивость свидетельствует о непостоянстве этого мира, что вызывает сетования по этому поводу. Однако эти непостоянство и недовольство (постоянное недовольство?) все-таки подлежат преодолению. Оно достигается за счет садово-литературно-религиозных конструктов, в которых четыре времени года представлены одномоментно и «одноместно», и такое место предлагается считать земным раем. Усиленный акцент, делаемый на сезонной полноте годового цикла, является характернейшей особенностью всей японской культуры.
В «Эйга моногатари» автор сравнивает сад Каяноин (принадлежал роду Фудзивара) с дворцом морского царя-дракона (Кайрюо), из которого можно одновременно наблюдать четыре сада, в каждом из которых царствует свое время года
[316].
Упоминания о царе-драконе действительно имеются в сутрах. Однако там ничего не сообщается о садах четырех времен года. Похоже, что конструирование такого идеального места во владениях царя-дракона явилось продуктом местного (японского) творчества. Рискнем предположить, что идея одномоментного лицезрения всех четырех времен года оказалась настолько близка японскому сознанию, что оно с готовностью подправило исходный вариант.
В «Эйга моногатари» сообщается: после того как император посетил проходившую возле райского пруда церемонию освящения храма, он осмотрел Золотой павильон. На его дверях он видит изображение восьми сцен из жизни Шакьямуни. На одной из них представлен эпизод, когда его раздосадованный отец, желавший отвлечь и удержать сына от монашеской жизни, дарит ему 500 прекрасных дочерей соседних царей и магическим образом демонстрирует ему сады и рощи, расположенные во всех четырех сторонах света
[317]. Здесь говорится лишь о садах четырех сторон света, о том, что там властвуют четыре времени года, еще ничего не сообщается. Однако в 1265 г. Нитирэн фиксирует такую модификацию этой легенды. Отец показывает Сиддхартхе четыре времени года разом, каждому из которых соответствует определенное направление. Весна и восток – это дымка, перелетные гуси, запах сливового цвета, щебет камышовок; лето и юг – речная прохлада, цветы унохана, лесные заросли и пение кукушки; осень и запад – клены, ветер, колеблющий стебли оги (мискант сахароцветный) и ветви сосен, стрекот цикад, звезды, заставляющие со слезами на глазах вспомнить о прошедшем лете с его светлячками на берегу пруда; зима и север – увядшие травы, ледок у кромки пруда… Специально подчеркивается, что у четырех ворот этого сада четырех времен года несут службу по 500 охранников, а это лишний раз свидетельствует: пространство сада особое, попасть в него нелегко
[318].
У Нитирэна сад четырех времен года соотносится с буддизмом, а приводимая им легенда о происхождении сада четырех времен года будет повторяться и в дальнейшем (например, в садовом трактате «Сага рютэй кохо хицудэн-но сё» – «Тайная книга школы, Сага о старых правилах по устроению сада», период Муромати). В легенде «Кондзяку моногатари» (XIX-33) монах тайно наблюдает за таким садом в синтоистском святилище.
Описание Нитирэном времен года (каталог флоры и фауны) не имеет буддийского (индийского) происхождения, оно вполне местное и закреплено в японоязычной поэзии и в общих чертах совпадает с описанием, приводимым в легенде о рыбаке Урасима Таро, имеющей даосское происхождение
[319].
В Японии эта легенда впервые фиксируется уже в «Манъёсю» (№ 1740). Урасима и дочь морского дракона полюбили друг друга, рыбак переселяется в подводный дворец, в котором не старятся. Однако Урасима тоскует по дому и решает ненадолго возвратиться в родную деревню. Оказывается, однако, что на земле другой счет времени – за период «недолгого» по драконовским меркам отсутствия рыбака на родине произошли драматические перемены: Урасима не обнаруживает ни дома, ни родителей, он мгновенно старится и умирает. В «Манъёсю» еще ничего не говорится о садах четырех времен года во дворце дракона, однако в более позднем (прозаическом) варианте этой легенды эпохи Муромати главный герой попадает в великолепный «дворец дракона» с таким же чудесным садом, где одновременно можно наблюдать все четыре времени года. На востоке весна. «Слива и сакура в полном цвету, ветви плакучей ивы колышутся на весеннем ветру, из легкого тумана… раздается голос камышовки. Все ветви деревьев усыпаны цветами». Обернувшись к югу, видишь лето: «Лотосы в пруду в росе, в освежающей мелкой ряби у кромки берега резвится множество водяных птиц. Деревья густо покрыты новыми побегами. В воздухе висит стрекот цикад. Когда спускается вечер, в разрывах облаков кукует кукушка, давая понять, что пришло лето». Осени соответствует западное направление. «Везде на ветвях красные листья, за низкими плетеными изгородями – белые хризантемы, на краю окутанных туманом полей покрыты росой кустарники двуцветной леспедецы. Звук мрачных оленьих голосов дает понять, что это настоящая осень». И наконец, зима ассоциируется с севером. «Ветви увяли, первый иней покрыл опавшие листья, горы все в белых нарядах. У входа в долину, занесенную снегом, чуть заметен одинокий дымок печи для обжига угля»
[320].
