Буддистам вменяют в вину и порчу изначально «правильных» обычаев Японии. В значительной степени это было связано с разочарованием в его магических потенциях: буддизм не сумел обеспечить мирную жизнь и единство государства. Разумеется, монастыри и храмы продолжали свое существование, элита и простые японцы отправляли буддийские обряды (в особенности это касается похорон), но буддийские монастыри перестали быть главным магическим оплотом власти, утеряли самостоятельность, активными проповедниками буддизма зачастую становились бедные, низкостатусные и малообразованные люди, буддизм больше не порождает крупных и признанных обществом мыслителей (при этом конфуцианские мыслители вполне могли принимать монашество, что свидетельствует о конфуцианско-буддийском синтезе). Мир общественный, государственный, мир образованных управленцев после долгого перерыва вновь обретает преимущественно конфуцианские характеристики. Конфуцианство (неоконфуцианство) в интерпретации Чжу Си становится официальной идеологией сёгуната Токугава, апелляции к Небу как к высшей инстанции и силе существенно изменили религиозную ситуацию, отодвигая Будду ближе к периферии. Идея о том, что главной обязанностью человека в иерархически организованном социуме является не набожность (верность Будде), а верность социальная, пользуется непререкаемым авторитетом. Эта идея верности реализовывалась в первую очередь по отношению к семье и сюзерену. Система социализации и образования этого времени была выстроена таким образом, что общественные обязанности человека занимали в картине мира самое важное место.
Ставка сёгуната располагалась в Эдо (в 1868 г. переименован в Токио) – крошечном поселении на берегу Тихого океана. Достаточно быстро оно превращается в крупнейший город Японии с населением в миллион человек. Император и его аристократическое окружение продолжают жить в Киото. Эти люди имели минимальное отношение к принятию практических решений, но оставались мощным источником культурного и политического авторитета. Назначение сегуна оформлялось императорским указом, девизы правления продолжали провозглашать от имени императора, государь и его двор сохраняли непререкаемый авторитет в области поэзии, музыки и других искусств. Совершенно не случайно, что сёгунат Токугава не создал новых форм престижной поэзии. Самурайская элита знала, как сочинять танка, рэнга и китайские стихи, но это знание не подкреплялось таким умением, которое бы признавалось сколько-то широко. Среди самураев-ученых было немало знатоков поэзии, они занимались изучением прежних шедевров, но до продуктивного воодушевления дело не доходило. Во время правления Токугава получил широкое развитие жанр хайку, который имел мало общего с придворной поэзией, но этот жанр был достоянием простолюдинов, а потому элита относилась к нему свысока и игнорировала его. Признание хайку жемчужиной японской поэзии относится к XX в.
Как и поэзия, осененная вековой аурой киотоская среда обитания оставалась непревзойденным образцом подражания для обитателей Эдо.
Городская структура Эдо и среда обитания его жителей решительно отличались от Киото. Эдо расположен на равнине, которая выходит на побережье океана. На этой равнине есть холмы, но горы, которые составляют неотъемлемый элемент киотоского ландшафта, там отсутствуют. Императорский дворец находился на севере Киото, а сёгунский замок располагался в центре огромного города. Вековые войны совершили переворот в сознании, окраинное расположение резиденции воспринималось как ненадежное, а потому окруженный рвом и мощными каменными стенами замок лучше отвечал практическим оборонительным нуждам (другое дело, что фортификационные сооружения Эдо так и простояли без дела в течение двух с половиной веков). В отличие от Киото улицы Эдо были узкими, они не пересекались под прямым углом, что служило дополнительным препятствием для потенциального агрессора. В то же самое время и традиционные представления о магической защите города в Эдо проигнорированы не были.
Показательный пример представляет холм Уэно, который являлся для Эдо особо значимой сакральной точкой. Холм Уэно располагался к северо-востоку от сёгунского замка, а это направление требовало особой защиты от вредоносных сил – защиты, которую обеспечивали как огромный буддийский храмовый комплекс Канъэйдзи, так и духи захораниваемых там сегунов. Комплекс Канъэйдзи был назван так по девизу правления Канъэй (1624–1644), во время которого он начал строиться. Поскольку девизы правления провозглашали от имени императоров, это сообщало Уэно дополнительную ауру. Должности настоятелей храма Канъэйдзи занимали представители императорского рода. Помимо Канъэйдзи только три храма в стране были названы в соответствии с девизом: Энрякудзи (Киото), Кэнниндзи (Киото) и Кэнтёдзи (Камакура). Эта редкая честь требовала специального императорского указа.
Для обретения большей действенности культовые сооружения Уэно уподоблялись священным местам в императорском Киото: сам холм и построенные там храмы считались воплощением горы Хиэй (она тоже располагалась на северо-востоке Киото) с ее храмовым комплексом Энрякудзи. На холме Уэно была возведена и уменьшенная копия знаменитого киотоского храма Киёмидзу. Лотосовый пруд Синобадзу (использовался, в частности, для буддийской церемонии отпущения на свободу живых существ, в основном карпов) у подножия холма Уэно уподоблялся озеру Бива, которое можно наблюдать с горы Хиэй. При начале строительства Эдо пруд был небольшим, для увеличения сходства с Бива его существенно расширили, насыпали остров, считавшийся копией острова Тикубусима в озере-прототипе. На обоих островах – естественном и искусственном – имелись храмы, посвященные Бэндзайтэн (или Бэнтэн, санскр. Сарасвати) – буддийской богине, покровительнице музыки, защитнице, подательнице богатства и удачи. Считается, что сакуры, посаженные на холме Уэно, были доставлены из прославленного Ёсино.
Огата Гэкко. Бэндзайтэн
Холм Уэно был далеко не единственным местом в Эдо, который претендовал на то, чтобы быть символической копией киотоских достопримечательностей. Вслед за воспетой в поэзии киотоской горой Атаго (924 м) один из холмов Эдо получает такое же название (правда, высота этого холма не достигает и 30 м). Расположенные в Эдо сады князей-даймё часто воссоздают природную среду Киото. В Эдо строится и подобие знаменитого киотоского храма Сандзюсангэндо. Примеры такого рода можно множить. Они свидетельствуют: авторитетность Эдо в глазах современников в значительной степени определялась тем, что это никому доселе не известное место представляло модель столичного и околостоличного пространства в районе, где располагалась резиденция императора. Копирование знаменитых мест Киото придавало сёгунской власти определенную легитимность. В то же самое время такой подход свидетельствовал и о комплексе неполноценности режима Токугава – комплексе, который так и не был до конца изжит.
Реалии мирной жизни, ее стабильность создают ситуацию, когда общественная мысль приобретает оптимистический заряд. Буддийская идея о минувшем золотом веке и непрекращающемся упадке вытесняется на периферию общественного сознания. Известный астролог и географ Нисикава Дзёкэн (1648–1724) утверждал: нет никаких оснований считать, что прошлое было в чем-то лучше настоящего. Он не оперирует языком описания, принятым в буддизме. В качестве доказательства своего убеждения он обращается совсем к другим доводам. Так, в частности, он говорил: в противоположность распространенным в обществе пессимистическим настроениям нынешнее население стало намного больше, чем в прошлом, а продолжительность жизни отдельного человека стала не короче, а длиннее – ведь общий строй жизни стал «спокойнее», а питание лучше. Нынешние люди вовсе не уступают людям древности в «мудрости», поскольку теперь они читают книг «в десять раз больше». «Злодеи» случались и раньше, и нет никаких оснований считать, что их число теперь увеличилось. Нисикава не видит никакой деградации и в природе – камышовка как пела весной, так и поет сегодня, ласточки неизменно прилетают ко дню весеннего равноденствия, а улетают к равноденствию осеннему. С прежней регулярностью совершают свои перелеты гуси, отмеряет время кукушка. Как и в прежние времена, собака прибивается к человеку, кошка ловит мышей, волы и лошади покорно везут свою поклажу. Целительная сила растительных снадобий не утратила действенности, деревья по-прежнему годны для строительства жилищ. Камни остались теми же самыми по размерам и свойствам, что и в далеком прошлом. И если сама природа осталась неизменной, то было бы нелепо думать, что сам человек деградировал
[346].
