Сёгунат Токугава всегда испытывал трудности с обоснованием своей легитимности. Ёсиясу принадлежал к элите сёгуната, и участие императорского двора в прославлении его сада придавало ему больше уверенности в законности занимаемого им положения. Тем более что в начале карьеры он был крошечным князьком с доходом всего в 1000 коку риса, но близость с сёгуном Токугава Цунаёси помогла увеличить его доход до 150 тыс. коку и занять должность старейшины-тайро.
Сам Ёсиясу так описывал и обосновывал ту идеальную природную среду, к воссозданию которой он стремился: «Путь расширяет человек, прошлое страны [или же родной провинции] убеждает в этом. Границы места передаются с помощью имен, древние песни Ямато говорят о том же… Ёсиясу посчастливилось родиться в мирные и покойные времена, на него всегда щедро сыпались милости. Лук из катальпы зачехлен, нитяные ветви ивы пышны, управление-ритуалы хороши. Жду радостного часа, когда петух прославит правителей восточной столицы [Эдо]. Закончить дела и в час праздности, когда сумерки окутают дом, наслаждаться цветами и пением птиц или же ожидать, когда прохладный ветерок и лунный свет прольются полными воспоминаний печальными стихами, которые покинут пределы тысяч домов и селений. Достигнув усадьбы в Комагомэ, они донесут весть о чудесных знаменитых местах в Вака-но Ура… Смотришь на горы, окидываешь взглядом бухту. Видишь, как всё меняется. В горах и соснах слиты старое и новое – превосходно! Водный поток и камень – словно сердце и слова – несравненны. Подбирать самоцветы, собирать водоросли – будто черпать из реки Ки [протекает по территории провинции Кии]. Клубящиеся цветы сливы, волны цветущей сакуры – преддверие длинной осенней поры. Идешь по древней дороге Фудзивара [одновременно может означать столицу Фудзивара, род Фудзивара, заросли глицинии-фудзи] или следишь за полетом куликов, удаляющихся в сторону древних дубов-нара [или столицы Нара]. Заветные знаки письменности расширяют твой Путь. Словеса китайских стихов проникают повсюду. В них щедро запечатлена прелесть весны, лета, осени и зимы, в них явлена удивительность сосны, бамбука, журавля и черепахи. В них говорится о множестве мест, но разнотравье слов еще не истощено. Когда слышишь старое название, хочешь узнать, в какой провинции расположено это место. Если же смотреть [только] на сегодняшний день и мыслить о древности [только] нынешними знаками, то это, разумеется, взгляд узкий. Бухта [Вака] – это песни Ямато. Пребывание там – пребывание на Пути. Этот сад – шесть стилей поэзии, познавший его – познал и основы. За дела нынешних дней следует благодарить лишь Господина [сёгуна]. Если желаешь донести божественное до будущих поколений, следует войти в рощу, взращенную из семян сердца, а слова устной речи перенести на бумагу»
[406].
Таким образом, послание Янагисава Ёсиясу заключено в следующем: устроение идеального садового пространства является формой проявления благодарности по отношению к сюзерену, предоставившему земельный участок. Концентрация поэтическо-природных смыслов на территории сада способствует познанию «знаменитых мест», которые прославлены в стихах древности. Сам сад способствует прозрению, это текст, обладающий «божественными» (в данном случае «удивительными», «поражающими воображение») значениями, которые Янагисава транслирует в будущее время с помощью сада, переведшего поэзию в пространственное измерение.
Обширное пространство сада Рикугиэн использовалось для проведения различного рода действ. В качестве примера приведем описание того, как происходило там любование сакурой (ханами). Это описание является извлечением из дневника Матико, одной из наложниц Ёсиясу.
В третьей луне 1703 г. к князю пожаловала Цурухимэ – старшая дочь сёгуна Токугава Цунаёси. Ей предстояло убедиться, что предоставленная Ёсиясу земля используется достойным образом. После встречи в усадьбе, обмена дарами и церемониальными чарками сакэ Цурухимэ вместе с хозяйками и свитой направилась в сад. Там для нее было устроено настоящее представление. Поскольку она, как и положено девице столь благородного происхождения, вела затворническую жизнь и никогда не выходила в город, то в саду специально для нее устроили «макеты» простонародной жизни, например торговые прилавки, на одном из них были разложены модные гребни и шпильки, что вызвало неподдельный восторг всех присутствующих дам, огласивших сад радостными возгласами и смехом. Имелся там и макет горной деревушки с манекенами простолюдинок, а в самих домах имелась непривычная глазу грубая утварь и можно было угоститься сакэ и лепешками. Цветущие деревья сакуры в саду создавали впечатление, что ты находишься в горах Ёсино, мнилось, что их буйное цветение предназначено специально для сегодняшнего дня…
[407]
Таким образом, сад мог в исключительных случаях служить сценой для имитации даже городской и сельской простонародной жизни (правда, организаторы все-таки не осмелились «заселить» декорации реальными людьми – настолько строгими были сословные барьеры). Разумеется, более привычной была имитация (моделирование) природных объектов. Сад должен был оставлять такое же сильное впечатление, как если бы ты побывал в знаменитых местах, известных по стихам и картинам, в данном случае в Ёсино, где никто из дам, скорее всего, никогда не бывал. Иными словами, сад – это и место для путешествия, и «транспортное средство», переносящее туда, куда не ступала нога данного человека. Для тех же, кто все-таки уже совершил путешествие, скажем, в Ёсино, сад служил напоминанием об этом.
В любом случае такой сад предоставлял возможности для путешествия «не сходя с места», он был средством преодоления ограниченности того мира, который в действительности обживали его обитатели.
Показательный пример княжеского сада представляет собой также сад Коракуэн в Эдо. Он находился в резиденции влиятельнейшего княжества Мито. Его князья принадлежали к так называемым «трем домам», выходцы из которых могли претендовать на должность сёгуна. В Коракуэн были представлены самые разные природные пейзажи: морской, горный, речной, сельский. Имелось там даже небольшое рисовое поле, призванное напомнить обитателям усадьбы о тяжелом крестьянском труде. В этом саду многие природные объекты назывались по знаменитым топонимам в окрестностях Нара и Киото. Так, пруд ассоциировался с озером Бива, одна речушка – с рекой Ои, другой ручей получил название «река Тацута» («настоящая» Тацута протекает в окрестностях города Нара), по ее берегам были посажены клены, ибо Тацута стойко ассоциировалась с любованием осенними кленами. На западном берегу пруда росли вековые сосны, символизировавшие Карасаки, – место на побережье острова Бива, известное своей древней сосной. Устроенный в саду водопад Отова – модель одноименного знаменитого водопада в Киото, рядом с которым был построен не менее знаменитый храм Киёмидзу. Были в Коракуэн и места, имевшие названия знаменитых китайских ландшафтов. Это и неудивительно – ведь сад проектировал китайский мастер, который в соответствии с пожеланиями князя Токугава Мицукуни придал саду окончательный облик – пространство, вмещающее прославленные пейзажи Японии и Китая. Стоит при этом помнить, что авторы сада не ставили своей задачей добиться полного визуального сходства с пейзажами-первообразцами, они ограничивались «напоминательно-назывательной» магией, в которой было больше игры в символы и в ассоциации, чем веры в подлинность. Владельцу сада, однако, было важно показать свою начитанность, осведомленность и образованность – неотъемлемые качества властной элиты того времени, когда господствовало устаревшее ныне убеждение, что образованность есть ключ к праведному, справедливому и эффективному управлению.
