В том, что Хелена, озабоченная духовной стороной жизни и неустанно копающаяся в себе, сошлась с мужчиной, который с милой улыбкой кладет на все ценности, кроме денег, была своя ирония, но не загадка, оба отличались легким и жизнерадостным отношением к жизни. И они были красивой парой. Темные волосы, большие ласковые глаза, выразительные черты делали Хелену необыкновенно привлекательной, к тому же она обладала неотразимым, физически ощутимым очарованием. Она была талантливая актриса. Я видел два телесериала с участием Хелены, в одном из них, детективной драме, она играла вдову, и от нее веяло таким мраком, что она казалась мне чужим человеком, незнакомой женщиной с лицом Хелены. В другом, комедийном, она перевоплотилась в сущую мегеру, но чувство было то же: это кто-то еще с лицом Хелены.
Андерс тоже был хорош собой, выглядел как мальчишка; что именно в нем привлекало — обаятельные манеры, огонь в глазах, ладная поджарая фигура или, быть может, волосы, которые в пятидесятые назвали бы «гривой», — трудно сказать, с Андерсом вообще ничего не понятно. Однажды я натолкнулся на него в центре, на Пятачке, он стоял прислонившись к стенке, сгорбленный и очень, очень измученный, я едва узнал его, но, завидев меня, он выпрямился, расправился, точно его надули воздухом, и в одно мгновение превратился в энергичного, веселого, такого, к которому я привык.
К тому времени, когда мы вернулись, Хелена, Кристина и Линда уже убрали со стола, устроились на диване и болтали. Я пошел на кухню и поставил кофе. Пока он варился, я вышел в соседнюю комнату, здесь было пусто и тихо, только сопел ребенок Хелены и Андерса, — он спал на нашей кровати, одетый и укрытый маленьким одеялом. В темноте пустая колыбель, пустая складная кроватка, пеленальный столик и придвинутый к нему комод с одеждой для новорожденного производили почти жутковатое впечатление. Все было готово к появлению нашего ребенка. Даже памперсы и те мы купили, упаковка их лежала на полке под пеленальником рядом со стопкой полотенец и пеленок, а над ним висел мобиль с самолетами и качался от сквозняка. Жутковато, потому что никакого ребенка не было, а в таких вещах граница между тем, что могло бы быть, и тем, что должно произойти, очень зыбкая.
Из гостиной донесся смех. Я закрыл за собой дверь спальни, на кухне поставил на поднос бутылку коньяка, коньячные бокалы, чашки, перелил кофе в термопот и понес все в гостиную. Кристина сидела на диване в обнимку с медведем, счастливая и довольная, лицо расслабленное и более спокойное, чем обычно, зато у Линды, сидевшей рядом с ней, слипались глаза. В последнее время она привыкла ложиться спать часов в девять, а сейчас дело шло к двенадцати. Хелена стояла у полки и перебирала диски с музыкой, а Гейр и Андерс сидели за столом и продолжали беседу об общих знакомых в криминальной среде. Судя по осведомленности Гейра, в его годы через боксерский клуб потоком шли бандиты. Я накрыл все для кофе и тоже сел за стол.
— Ты ведь знаком с Османом, Карл Уве? — спросил Гейр.
Я кивнул.
Как-то раз Гейр взял меня с собой, собираясь встретиться на Мосебаккен с двумя его знакомыми боксерами. Один из них, Паоло Роберто, боролся за титул чемпиона мира, не сходил в Швеции с экрана телевизора и как раз готовился к реваншу, к новому циклу боев за высокий титул. Второй, Осман, не уступал ему по уровню, но сильно проигрывал в известности. С ними был английский тренер, которому Гейра представили как «doctor in boxing»
[58]. «He’s a doctor in boxing!»
[59] Я пожал им руки и в основном сидел помалкивал, но наблюдал внимательно, поскольку все здесь отличалось от привычного мне. Они держались расслабленно, в воздухе не чувствовалось ни малейшего напряжения, а я, внезапно дошло до меня, привык, что оно всегда есть. Они если блины и пили кофе, глазели на людей в толпе, щурились на низкое, но еще теплое осеннее солнце, разговаривали с Гейром о прошлом. Хоть он и казался на вид таким же спокойным, как и они, но тело его было наполнено другой, более легкой и возбудимой, почти нервозной энергией, что читалась по его глазам, непрестанно высматривавшим окно в разговоре, а также в самой его манере: бурная речь, нестандартные трактовки, — но все это были хорошо просчитанные ходы, потому что он подстраивался под их жаргон, а они говорили просто, как дышали. Этот Осман был в майке, и, хотя его бицепсы были раз в пять больше моих, они казались не гипертрофированными, как у качков, а изящными. То же можно было сказать обо всей верхней половине его тела. Передо мной сидел ладно скроенный, расслабленный парень; наталкиваясь на него взглядом, я каждый раз думал, что он может сделать из меня отбивную за две секунды, а мне нечем ему ответить. Из-за этого возникало ощущение собственной женскости. Оно было унизительным, хотя унижение обитало только внутри меня. Его нельзя было ни увидеть, ни заметить, но оно, зараза, мучило меня все равно.
— Шапочно, — сказал я. — Виделись в прошлом году на Мосебаккен. Ты представил их, как будто они две мартышки.
— Скорее мы тянули на мартышек, — сказал Гейр раздумчиво. — Да, так вот… Осман. Они с приятелем в Фарсте напали на фуру с ценным грузом. Место, которое они выбрали для атаки, находится в пятидесяти метрах от полицейского участка. Поэтому, когда они вначале чуть замешкались и охрана сумела нажать на тревожную кнопку, полиция явилась через несколько секунд. Осман со вторым парнем прыгнули в машину и рванули с места с пустыми руками. И тут у них кончается бензин! Ха-ха-ха!
— Ты серьезно? Похоже на историю про братьев Гавс.
— Вот именно! Ха-ха-ха!
— И что сталось с Османом? Вооруженный грабеж не шутка, на такое тут сквозь пальцы не смотрят.
— Он отделался парой лет, с ним все не так плохо. А вот на напарнике его уже было столько всего, что он присел надолго.
— Это свежая история?
— Нет-нет. Это было много лет назад, задолго до начала его боксерской карьеры.
— Понятно, — сказал я. — Коньяк будете?
Оба, и Гейр, и Андерс, кивнули. Я открыл бутылку и налил в три бокала.
— Коньяка никто не хочет? — спросил я, повернувшись к дивану. Там помотали головами.
— Спасибо, я бы выпила немножко, — сказала Хелена. Она двинулась ко мне, и за спиной у нее из смехотворно маленьких колонок раздалась музыка. Деймон Албарн, альбом Mali Music, мы уже ставили его этим вечером, и Хелена влюбилась в него.
— Пожалуйста, — сказал я и протянул ей бокал, дно которого было едва закрыто золотисто-коричневым напитком. В свете люстры над столом он сиял.
— Но одно меня все же радует, — сказала Кристина с дивана. — Что я уже взрослая. Несравненно лучше, когда тебе тридцать два года, а не двадцать два.
— Кристина, — спросил я, — ты в курсе, что сидишь в обнимку с плюшевым мишкой? И что это несколько лишает твое утверждение убедительности?
Она засмеялась. Так приятно было смотреть на нее смеющуюся. В ней всегда чувствовалась зажатость, не угрюмость, но как будто бы она напрягала все силы, чтобы все, включая ее саму, не рассыпалось. Худая и высокая, всегда хорошо, не без некоторого вызова, одетая, она была красива, при всей бледности и веснушках, но когда первое впечатление отступало, то в памяти оставалась только эта зажатость. Во всяком случае, в моей. Но было в Кристине и что-то детское, особенно когда она смеялась или чем-то увлекалась, и зажатость сдавала позиции. Детское не в смысле незрелости, а самозабвенное, как у заигравшегося ребенка. Нечто подобное я замечал и за своей мамой в те редчайшие разы, когда она ослабляла самоконтроль, забывала о рамках или поддавалась порыву, потому что и в ней тоже невозможно было отличить опрометчивость от уязвимости. Однажды у них были гости, Кристина, как обычно, целиком погрузилась в готовку, отдала ей все силы и все свое внимание, но в какую-то минуту вдруг вышла в гостиную, где я стоял в одиночестве и полумраке перед книжным шкафом. Она не подозревала, что я здесь. У нее за спиной гудели на кухне голоса и вытяжка, она улыбалась сама себе. Глаза мерцали. О, как я обрадовался при виде ее, но и огорчился тоже: гости столько для нее значили, но она никому не собиралась этого показывать.
