– Ничего. – Он перестал улыбаться. – Мне просто интересно, чем здесь будет заниматься такая, как ты.
– Какая – такая?! – От злости и обиды у нее полыхнули уши. Она чувствовала этот жар, представляла, как это выглядит. А еще она слышала тихие смешки остальных.
– Татьяна… – Бабушка пыталась вмешаться и образумить. Пока только ее… но это только пока. Бабушка не станет искать зачинщика, достанется всем. А ей плевать! Она не сделала ничего дурного! Не заслужила ни этого презрительного взгляда, ни этой многозначительной ухмылки. И поэтому она сделала то, чего никогда не делала раньше, она проигнорировала предупреждение в бабушкином голосе.
– Ну, что ты молчишь? Какая я, по-твоему? – Бывало, ей и драться доводилось с пацанами. Вот с Митькой однажды в шестом классе. Их тогда наказали обоих. Бабушка и наказала. Но то были совершенно детские обиды, тогда ее никто не пытался оскорбить многозначительным намеками. Она ведь уже не маленькая, понимает, к чему он клонит. Не понимает только, почему. Но выяснит! Вот прямо сейчас! – Давай же, скажи!
Захотелось врезать по дых или по этой усмехающейся морде. Она замахнулась, наверное, даже попала бы, но он оказался проворнее – отступил. Он отступил, а Татьяна не удержала равновесие…
В последний момент, когда она уже смирилась с неизбежным, с его лица исчезла ухмылка, а в серых глазах появилось что-то еще помимо презрения. В последний момент он попытался ее поймать, ухватить за ворот пальто. Не успел. И бабушка не успела. Слишком стремительной оказалась ее атака.
Если бы Таня упала на землю, было бы больно, но терпимо. Ей не повезло, она упала на дорожку, приложилась затылком о каменные плиты. Стало больно. По сравнению с этой болью даже обида отступила на второй план. А злость и вовсе прошла. А потом все погрузилось в темноту. Таня тоже погрузилась…
…Из темноты ее тянули чьи-то крепкие руки. Тянули, ощупывали, тормошили.
Были еще голоса.
– …Гриня, подложи ей что-нибудь под голову. – Это бабушкин. В нем – паника.
– …Парень, иди отсюда на хрен! – Это дяди Гриши. В нем – недоумение и злость. – Наделал дел, да?! Герой теперь?!
– …Она же сама кинулась. Я не думал… – А это белобрысого. В нем что? Растерянность? Раскаяние?
– Не думал он! Так вот думай наперед! – Это снова дяди Гриши. – Тетя Оля, у нее кровь…
– Танюша, детка, открой глаза! – А это бабушкин. Бабушка никогда раньше не называла ее при всех Танюшей, всегда только Татьяной, но глаза нужно открыть, чтобы не пугать.
Свет был очень яркий. Странно, что раньше ей казалось, что в Гремучей лощине темно. Было темно, а теперь вот – глаз не открыть.
– Бабушка, все хорошо. – попыталась сказать Танюшка. Голос прозвучал нормально, только слабо.
– Ну, слава богу! – Яркий свет заслонила чья-то тень. – Ну, напугала ты нас, Таня!
Эта тень дала ей возможность окончательно прийти в себя. Почти окончательно. Если бы еще голова не болела. А голова болела так сильно, что теперь Таня не слышала даже странных звуков, которые бабушка называла голосом лощины.
Она попробовала сесть и даже попробовала не застонать. Кто-то придержал ее за плечи, не давая завалиться назад. Кто-то ощупывал ей голову.
– Сотрясение, наверное. – Этот кто-то оказался бабушкой. – Татьяна, как ты? – Вот уже снова зовет ее Татьяной. Значит, успокоилась. Значит, все в порядке.
– Хорошо, только голова болит.
– А крови столько, потому что кожу рассекла! – Этот женский, чуть визгливый голос был Тане незнаком. – Брательника моего однажды по пьяной лавочке по башке саданули, тоже кровищи было! Думали, помрет. А врач сказал, что это всегда так, что не крови нужно бояться, а сотрясения.
– Какие глубокие познания в медицине, Шура! – В бабушкином голосе послышалась ирония. Теперь точно все хорошо!
– Какие есть! – Над Таней склонилась невысокая, худая женщина в повязанном поверх телогрейки белом переднике, сунула что-то в руки дяде Грише. – На вот, к голове ей холод приложи!
Почти тут же затылку стало холодно и хорошо. Еще бы не мутило. Еще бы разошлись вот эти все. Таня обвела взглядом стоящих чуть поодаль ребят. Две девчонки, два парня. Белобрысый вот тут, стоит за спиной женщины в переднике руки в брюки, наблюдает.
– Может, хватит ей уже на холодной земле сидеть, а? – Это снова женщина в переднике. – К голове холод приложили, а к заднице совсем не обязательно.
– Шура, какой высокий слог, – сказала бабушка, а Таня была готова провалиться под землю от неловкости. Она даже про боль и тошноту забыла. И уши, наверное, снова покраснели.
– Пойдем-ка в дом! – Дядя Гриша уже тянул ее за подмышки. Как маленькую!
Таня попыталась вырваться, но он держал крепко. Пришлось идти. Остальные тоже сунулись было следом, но их шуганула тетенька в переднике. Тетенька уже начинала ей нравиться. Главное, что белобрысого тоже шуганули. Достаточно с нее на сегодня позора.
Таню завели в просторную, хорошо натопленную комнату, усадили на табурет. Тетенька в переднике и бабушка решали, достаточно ли обработать рану самогоном или все-таки нужно наложить повязку, и вяло переругивались.
– Не надо повязки! – сказала Таня так громко, как только смогла. Не будет она ходить в повязке, словно раненая дурочка!
– Тебя не спросили! – буркнула тетенька в переднике и тут же перестала Тане нравиться. – Сиди и терпи!
– Да неглубокая там рана! – Неожиданно вступился за нее дядя Гриша. – Кровь уже остановилась. Заживет все как-нибудь без твоих повязок, Шура. А сто граммов ты лучше мне дай, употреблю от переживаний.
– Переживания у него! – Тетенька в переднике замахнулась на него полотенцем, которое только что была готова пожертвовать на перевязку. – У меня вон молодняк из-за этой вашей принцески до сих пор не кормлен!
А принцеска – это, вероятно, она и есть. Да что ж это такое!
– Есть будешь, раненая? – Тетенька, которая разонравилась Тане окончательно, уперла кулаки в тощие бока. – Или ты тоже… с барского стола станешь питаться?
– Шура! – В бабушкином голосе послышался звон булата. – Мы с Татьяной станем питаться вместе со всеми. Ты меня поняла?
Вот это «ты меня поняла?» прозвучало как-то по-особенному угрожающе. Настолько угрожающе, что тетенька Шура отшатнулась.
Дальше все закрутилось. Наверное, можно было бы сказать, что вошло в свою колею. Вот только сама Таня чувствовала себя из этой колеи выбитой напрочь. За стол с остальными она уселась из принципа. От пережитого есть совсем не хотелось, но она пообещала бабушке, что справится. И она справится! Еще бы голова так не болела…
Дядя Гриша сел рядом, наверное, в знак поддержки. Бабушка от обеда отказалась, с чашкой чаю отошла к окну. Вид у нее был мрачный и сосредоточенный. Может, это даже хорошо, что жить они будут порознь. Не придется выслушивать нотации. Не то чтобы бабушка так уж часто читала ей нотации, но если уж бралась… То ли от головной боли, то ли от пережитого позора Тане кусок не шел в горло, но она заставляла себя есть. Назло всем! Назло этому белобрысому, который бросал на нее хмурые взгляды исподлобья.
