– Что случилось? – И голос его звучит так, словно он знает, что именно могло случиться. Только ведь он не знает, не понимает! А если бы даже попытался понять, то все равно не понял бы. Но отчего тогда кажется, что и знает, и понимает? Не оттого ли, что смотрит он не на Настю, а на ее запястье, на след от укуса, выглядывающий из-под края рукава.
– Ничего. – Они ответили одновременно: и она, и Настя. Таня даже попыталась улыбнуться, а Настя одернула рукав.
– Ничего? – Он тоже улыбнулся мрачной, кривоватой усмешкой. – Я так и подумал.
Он хотел еще что-то сказать, но в кухню вошла бабушка, окинула всех быстрым и внимательным взглядом, а потом велела:
– Все, приступаем к работе! Нам предстоит очень много дел. Ребята поступают в распоряжение Ефима Петровича. В отсутствие… – она осеклась, – в отсутствие Григория он будет главным. Девочки, за мной!
Бабушка вышла из кухни прежде, чем кто-нибудь из них успел возразить или хотя бы задать вопрос. А потом ни на вопросы, ни на возражения не осталось времени. Работы и в самом деле было очень много. Распоряжения поступали одно за другим, каждая минута была расписана, каждое действие контролировалось не только бабушкой, но и фашистской ведьмой. Тане казалось, что старуха вездесущая, что по дому она передвигается быстро и бесшумно, как тень, и от ее пристального взгляда не укрыть ничего, даже мыслей. Впрочем, свои мысли Таня научилась прятать еще прошлым утром. Сейчас главное – совладать с лицом, ни единым движением мышц не выдать свой страх и свое отвращение. Поговорить бы с бабушкой, но у бабушки этим заполошным днем была тысяча дел и ни единой секунды свободного времени, а старая ведьма не спускала ни с кого глаз. Она исчезала, но появлялась всегда неожиданно, всегда с неизменно вежливой улыбкой и внимательным прищуром.
И оставила их в покое лишь вечером. Таня очень надеялась, что оставила, отвлеклась на что-то более важное, чем деревенские девчонки.
Явился первый гость. Нет, еще не бургомистр со свитой, но кто-то тоже достаточно влиятельный, кто-то, встречать которого вышла не только старуха, но и сам фон Клейст. А их всех отослали. В доме остались только бабушка и наряженная в униформу горничной Настя.
Снаружи было темно и тихо, со стороны парка снова наползал туман. Таня помнила рассказы бабушки о том, что в Гремучей лощине какой-то особенный климат, что туманы здесь – обычное дело, и времена года тут сменяют друг друга не так, как во внешнем мире: медленнее, неспешнее. Помнила она и другие рассказы, страшные и увлекательные, которые рассказывали у вечернего костра старшие ребята и за которые почему-то сильно ругали взрослые. Сейчас ей казалось, что не зря ругали. Сейчас она была уверена, что реальность куда страшнее. И собственную беспомощность она чувствовала, как никогда сильно. Бабушка в доме с немцами, дядя Гриша пропал, а бедного Митяя они даже не начинали искать. И вообще, здесь, в Гремучем ручье, творится что-то жуткое. Жуткое даже по меркам войны…
Таня вглядывалась в сгущающийся туман, думала о том, что случилось с Настей, где Митяй и как ей следует поступить, поэтому не сразу услышала этот звук…
* * *
…Она сидела за столом и таращилась на него. А до этого она таращилась на Настю. Нет, не так! Она что-то видела в сонных Настиных глазах. Видела что-то такое, что заставило ее сначала смертельно побледнеть, а потом отшатнуться. В его глаза она тоже пыталась заглянуть. Точно так же, как до этого ее бабка. Всеволод чувствовал этот невидимый напор, чувствовал и пытался защититься. Как умел, так и пытался. Получилось ли, он не знал, но подозревал, что получилось. А еще подозревал, что они – и бабка, и внучка! – не те, кем хотят казаться. Они даже не те, кем кажутся. Они нечто большее.
А потом он увидел след от укуса на Настином запястье, точно такой же след, какой был на руках у тех мертвых девчонок из водонапорной башни. А потом ему вдруг показалось что эта… Татьяна знает больше, чем он. Возможно, не так много, как ее бабка, но все же.
А бабка вчера ночью велела Григорию рассказать правду. «Расскажи ему все!» – сказала она и сделала что-то странное. Или не сделала, но оба они вдруг послушались, подчинились ее воле, ушли, оставляя ее одну в разрушенной оранжерее.
И Григорий рассказал. Про то, что сидел в тюрьме, про то, что зверь из Гремучей лощины убил его жену, а фон Клейст похитил и где-то прячет его сына. Вроде бы и не соврал, да только Всеволод был уверен, что дядя Гриша все равно всей правды не сказал. Той правды, про которую говорила эта… Татьянина бабка.
Тогда Всеволод не стал допытываться, тогда ему хватило того, что ему доверились. Он был рад, что может Григорию помочь. Вот только не получилось помочь. Разрушенную часовню они обшарили с максимально возможной тщательностью, но так и не нашли потайного хода. Да и о какой тщательности могла идти речь, когда действовать приходилось в темноте, с оглядкой на немецкий патруль.
– Бесполезно! – с досадой сказал тогда Григорий.
Сказал и сплюнул себе под ноги. А Всеволод почувствовал себя виноватым, словно бы он соврал про тайных ход, словно бы подвел. Если бы не он со своими наблюдениями, Григорий искал бы сына в каком-то другом месте. Искал и, может быть, уже нашел бы. Но он поверил Всеволоду и потерял полночи.
– Спать иди, парень. – На Всеволода он не смотрел, думал о чем-то своем.
– Я останусь. Я хочу помочь. – Было неловко и немного обидно, но Сева старался не подавать вида.
– Поможешь. – Все-таки Григорий на него глянул. Взгляд у него был тяжелый, неласковый. – Завтра продолжим искать, а сейчас ложись спать. По утру ты мне бодрый будешь нужен.
– А вы? – спросил Всеволод, понимая, что поутру никто его помощью не воспользуется. Или хуже того, его попытаются заставить все забыть. Или про что они говорили там, в оранжерее? Григорий просил эту… Татьянину бабку сделать так, чтобы Сева все забыл, а она сказала, что уже пробовала, и у нее ничего не вышло. А еще сказала, что ему нужно рассказать всю правду…
Пожалуй, именно тогда в душу Всеволода закрались первые сомнения. Ему сказали, что она фашистская приспешница – и она, и ее внучка. Ему сказали, а он сразу же поверил. После убийства брата его мир поделился на белое и черное, никаких оттенков, никаких полутонов. Есть враги, а есть друзья. Сейчас, так уж вышло, что врагов больше, чем друзей, и с врагами нужно разобраться. Как именно он станет разбираться, Всеволод еще не решил. Мысли были разные, но все какие-то беспомощные. И план его был такой же беспомощный. Попасть в Гремучий ручей ему помогла соседка, которая прибиралась в городской комендатуре. Услышала, что на работу в усадьбу фон Клейста набирают знающую немецкий язык молодежь, замолвила словечко перед кем-то из тамошних мелких сошек.
Тогда Сева был уверен, что достаточно оказаться в логове врага, как он сразу придумает план мести. Глупость и самонадеянность! Тогда он был готов пожертвовать собственной жизнью, чтобы отомстить за смерть брата. Да только оказалось, что жертвовать придется не только своей, но и чужими жизнями. Потому что, если ему и удастся добраться до фон Клейста, живыми из усадьбы никого из них не выпустят. Тетя Шура рассказала про сожженную дотла деревню. Со всеми жителями сожженную… В назидание и в наказание за убийство двух немецких солдат. За солдат! А как эти фашистские твари станут мстить за убийство фон Клейста? Да, Сева был готов взять всю вину на себя, но здравый смысл говорил, что это бесполезно. Разбираться никто не станет. Карательная машина заработает на полную катушку, чтобы другим было неповадно. Возможно, ближайшее село и пощадят, но тех, кто останется в усадьбе, уничтожат.
