Дальше ни прятаться, ни скрываться Габи не стала, минуя собственную спальню, вошла в комнату Дмитрия. Муж спал, раскинувшись на кровати. Предрассветный сон – самый глубокий, самый крепкий. Что снится Дмитрию в эту самую минуту? Если прилечь рядом, прижаться ухом к мерно вздымающейся груди, вслушаться в стук сердца, можно прокрасться в чужой сон. Наверное, можно там даже остаться. Но она здесь не затем…
Габи осторожно присела на край кровати, тронула Дмитрия за плечо.
Он очнулся почти мгновенно. Или не очнулся, но вскинулся, сел рывком, приготовился… К чему приготовился, к нападению? На душе вдруг сделалось больно-больно. К боли этой примешивалось омерзение. К себе самой, к тому, что сотворила однажды и сотворит еще раз, если Дмитрий ее не остановит.
Он снова слушал молча и не перебивая, а Габи говорила и боялась, что вот сейчас, в это самое мгновение, он оттолкнет ее, а потом и вовсе прогонит и из дома, и из своей жизни. Потому что кому нужно такое чудовище? Опасное чудовище!
Не оттолкнул и не выгнал. Наоборот – одной рукой обхватил за плечи, а вторую прижал к боку, прямо поверх уже даже не саднящей раны.
– Больно? – спросил шепотом, и Габи в ответ молча мотнула головой. Рана была неглубокая, царапина, а не рана. Такой не убить и обычного человека, не то что чудовище. Душе больнее. Или у нее больше нет души?
– Нянюшка предупреждала. – Голос Дмитрия звучал глухо. – Говорила, что наступит время, когда ты начнешь меняться. А я не хотел слышать, верить в такое не хотел.
– Кто я? – спросила Габи. Может быть, нянюшка сказала Дмитрию? Может быть, теперь его черед сказать правду? – Я чудовище? Упырь, что нападает под покровом ночи на ни в чем не повинных людей? Нападает и убивает на месте?
– Ты никого не убила! – Дмитрий крепко сжал ее запястье. – Ты действовала в беспамятстве. И тот мужик, Лавр, он остался жив, насколько я понимаю!
– Он ушел. Я его отпустила.
– Я разберусь. – Дмитрий хмурился, между его бровями залегла глубокая морщина. А раньше, помнится, не было никаких морщин… – Денег дам, чтобы молчал. Слышишь, любимая? Все будет хорошо.
Любимая… Неужели все еще?..
– А со мной как? – спросила она шепотом. – Дмитрий, мне кажется, он не первый. Мне кажется, их таких много было.
– И никто не пропал, Габи! – сказал он в запале. – Живы все. Никому из них ты не навредила.
– А если еще наврежу?
– Не навредишь. – Голос его сделался мрачен и решителен, и Габи вдруг поняла, что ее любимый муж далеко не так мягок, как это видится. – Ты простишь меня за это, Габриэла? – Спросил он с горечью. – Хоть когда-нибудь сможешь простить?
– Тебя не за что прощать, любимый. – Кончиками пальцев она коснулась его щеки. Если поморщится, если отшатнется, она уйдет, не станет ему обузой.
Не отшатнулся, и не дрогнул лицом, накрыл ее ладонь своей, прижал крепко к колючей щеке, словно прощаясь.
– Нянюшка сказала, тебе будет тяжело.
– Я справлюсь. Лишь бы не навредить больше никому. Ни чужим, ни своим. Ни нашей девочке! Скажи, любимый, – Габи заглянула Дмитрию в глаза, по-человечески заглянула, по-бабьи, – скажи, а это… оно закончится хоть когда-нибудь?
– Хотел бы я тебе сказать, что закончится, но не знаю. Одно скажу, сделаю все, чтобы защитить тебя и нашего ребенка.
– Защищать придется не от людей. – Вот она и сказала то, в чем даже самой себе боялась признаться. – От нелюдей придется защищать, Дмитрий. От вот таких, как я…
– Ты не такая! – воскликнул муж в какой-то беспомощной ярости. – Даже сравнивать себя с ними не смей, Габи!
– Не получается. – Она улыбнулась. – Я бы и рада, но не получается. Может, я от них и отличаюсь пока… Мне ведь все еще жалко тех, кто для них лишь пыль на сапогах.
Откуда она это знала? Чья кровь нашептывала? Голубая кровь рода Бартане или черная фон Клейста?
– Отличаешься. – Дмитрий погладил ее по волосам, как маленькую, так гладил ее в детстве дед. Подумалось вдруг с тоской, что дед ее предал. Что честь рода и эта непонятная сила для него важнее единственной внучки. Сделалось горько до слез, но плакать Габи себе запретила. Путь это не дед для нее выбрал, она сама все решила. А раз решила, то уже не свернет, дойдет до конца. Что ждет ее на том краю? А что бы ни ждало, назад дороги все равно нет.
– Пойдем, я помогу тебе умыться. – Дмитрий встал с кровати, протянул руку, помогая отяжелевшей Габи подняться. – До рассвета еще есть время.
…Рассвет Габи встретила в подземелье за толстой дубовой дверью. Здесь, в подземелье, было все, что нужно, чтобы не сойти с ума. И широкая кровать, и обтянутые шелковыми обоями стены, и удобное кресло, и шкаф с книгами, и вмурованное в стену кольцо… На кольце пока еще не было цепи, но кто знает?..
– Я скажу, что ты приболела. Скажу, что отвез тебя в город. – Дмитрий не выпускал супругу из своих объятий, не хотел уходить назад, в наполненную солнечным светом жизнь. – Вернусь к вечеру, любимая.
Он говорил, а Габи кивала на каждое сказанное слово, смотрела на своего мужа, словно видела его впервые. Впрочем, так оно и было. Таким вот решительным и деятельным она не видела Дмитрия никогда. Понимала, что для того, чтобы заработать его немалые капиталы, нужны и ум, и сила, и звериная хватка, но все эти качества никак не соотносились с ее мужем. Раньше не соотносились, а теперь вот соотнеслись.
Они с нянюшкой продумали все заранее. Вернее сказать, нянюшка продумала, а Дмитрий воплотил в жизнь. Белокаменная часовня и в самом деле была построена специально для Габи. Как и подземелье прямо под ней. А еще был тайный ход, что вел из подземелья к оранжерее. Еще одному месту, построенному специально для Габи… И даже кольцо в стене было специально для нее. Они с мужем надеялись, что кольцо не пригодится, но Габи знала правду. Пригодится… и уже очень скоро. Скоро Дмитрию будет небезопасно оставаться с ней наедине. Скоро наступит тот страшный момент, когда она сама, добровольно наденет на шею оббитый бархатом ошейник. Этот так мило и так наивно – пытаться защитить ее тонкую кожу бархатом в то время, когда душу ее пытается захватить тьма. И живые цветы в изголовье ее кровати очень скоро станут казаться ей насмешкой и издевательством. А эхо собственного голоса под сводами подземелья будет сводить с ума. Очень скоро, но пока она все-таки больше человек, чем не-человек…
* * *
Они бежали по темным аллеям, не разбирая дороги. Или это только Всеволод не разбирал, а Татьяна все видела очень хорошо? Как кошка ночью! В ней и было что-то кошачье. Может грация, а может решительность и какая-то убийственная отчаянность. Как бы то ни было, она летела вперед, а он не сопротивлялся. Он лишь спросил, задыхаясь от быстрого бега:
– Мы куда?
– В часовню.
– В часовню? – Что она знает про часовню? Откуда вообще знает?
– Там Митяй, нам нужно спешить.
