— Завтра мой друг уезжает, — настаивал он. — Ты можешь приехать ко мне в пятницу?
Дарсия не отвечала, и тогда, обняв ее, он взмолился:
— Пообещай, скажи, что ты согласна, чтобы мне было о чем мечтать, чего ждать! О дорогая моя, мы будем так счастливые
И словно уже одна только мысль о таком счастье привела его в восторг, он опять принялся ее целовать и целовал до тех пор, пока она не запротестовала, попытавшись оттолкнуть его:
— Пожалуйста… вы… пугаете меня!
— Прости, моя дорогая, — сказал он нежно, — но ты сводишь меня с ума! В тебе есть та таинственная сила, которой, если верить мифам, так умело пользовались богини, когда снисходили до нас, смертных.
— Я сейчас… тоже… простая смертная, — тихим голосом произнесла Дарсия.
— Я знаю, и именно это так воспламеняет меня. Они посмотрели друг другу в глаза, и граф спросил:
— Прости, что я спрашиваю тебя об этом, но… Скажи, ведь в твоей жизни никогда не было мужчины?
— Ни одного… никогда, — прошептала Дарсия.
— Я так и думал, — удовлетворенно сказал граф. — И тебя никто никогда не целовал?
— Никогда!
— Это невероятно! Значит, я — самый счастливый и удачливый мужчина в мире!
Он еще раз поцеловал ее, очень нежно, и сказал:
— Я не стану пугать тебя, мое маленькое сокровище! Я буду помнить, что с тобой, как и с моей Синей птицей, надо обращаться бережно. Я буду учить тебя петь только со мной, и наша любовь будет прекрасна, и мы достигнем совершенства, которое познали лишь боги.
Не было слов прекраснее, и когда он говорил это, Дарсия чувствовала, что не могла бы быть счастливее, даже если бы он надел на ее пальцы дюжину обручальных колец.
Но потом Дарсия подумала, что, как бы великолепно все это ни звучало, она-то ждала другого. Девушка вырвалась из его объятий, так и не ответив, когда же приедет к нему, и так и не решившись сказать, кто она на самом деле.
— Ну почему тебе надо быть такой скрытной? — спросил граф. — Теперь, когда ты принадлежишь мне, это совсем ни к чему.
— Я пока еще не принадлежу вам.
— Клянусь, ты будешь моей! — воскликнул он. — Теперь, когда я знаю, что ты любишь меня, ничто не может встать между нами.
Он проводил ее до двери, но у порога вновь осыпал Дарсию поцелуями. Голова у нее кружилась, перед глазами все плыло. С трудом держась на ногах, она прошла через холл и спустилась по ступенькам.
И теперь воспоминания о тех удивительных поцелуях преследовали ежеминутно.
«Это конец! — говорил ей разум. — Завтра, послезавтра, может быть, еще день он будет тщетно ждать тебя, но вряд ли вы встретитесь даже случайно — ведь он еще долго не будет выезжать в свет».
Дарсии было неприятно сознавать, что отныне она будет жить в постоянном страхе снова увидеть его. Но образ графа, его лицо, его сильное тело будут всегда стоять перед ее мысленным взором и преследовать ее в мечтах.
«Я люблю его! Я люблю его! — в отчаянии думала она. — Мне ничего не остается, как только покинуть Англию и никогда больше сюда не возвращаться».
Да, именно так и надо поступить. Она просто не сможет жить так близко от графа, не имея возможности видеться с ним. Кроме того, ее пугало, что, несмотря на все свои принципы, она уже готова была приехать к нему — и сделала бы это, потому что безумно любила его.
Ее поступками всегда, еще задолго до приезда в Лондон, руководила не только вера в Бога, но и воспитание, образование, умение рассуждать здраво. Поэтому в конечном итоге Дарсия могла дать верную оценку происходящему. И сейчас она знала, что истинная любовь невозможна без уважения, а уважения она будет лишена. Граф не сможет уважать ее, если она станет его любовницей.
— Все кончено… это конец!.. — шептала Дарсия.
Глава 7
Дарсии показалось, что она спала всего несколько минут. Ее разбудил стук в дверь.
Она открыла глаза. Ей удалось заснуть только перед рассветом, и сейчас у нее ужасно болела голова.
В комнату вошла горничная.
— Вам телеграмма, мадемуазель, — сказала она. — Мистер Кертис вскрыл ее и счел необходимым немедленно показать вам.
— Телеграмма! — изумленно воскликнула Дарсия, не предполагая, от кого она могла быть.
Она села на кровати, взяла телеграмму с серебряного подноса, и горничная поспешила к окну, чтобы поднять шторы.
Дарсия развернула телеграмму и уставилась на нее, не в силах поверить тому, что там было написано:
Хозяин тяжело ранен.
Пожалуйста, приезжайте немедленно
на виллу Веста, Рим.
Бриггс.
Со сдавленным криком Дарсия вскочила с кровати и побежала по коридору в спальню маркизы…
Три часа спустя, они уже ехали в поезде Лондон — Дувр, который отправлялся от вокзала Виктории в 9.30 утра и расписание которого было составлено с учетом отхода судов из Дувра.
— Что же могло случиться? — снова и снова спрашивала Дарсия маркизу.
Ни та, ни другая не могли найти разумного объяснения тому, что произошло.
Отъезд проходил в колоссальной спешке, и тут, как всегда, мистер Кертис был неоценим.
Он связался с агентом, которого хорошо знал и ценил за компетентность, и к тому времени, когда Дарсия и маркиза закончили сборы, билеты были уже куплены, заказана отдельная каюта на пароход через Ла-Манш, а также купе в поезде, который должен был доставить их из Франции в Италию.
— Уверен, что мистер Тернбул, который будет сопровождать вас от Дувра, мадемуазель, — сказал мистер Кертис Дарсии, — присмотрит за вами так, как этого желал бы сам лорд Роули.
— Если Бриггс послал за мной, значит, рана серьезная, — слабым голосом сказала Дарсия.
— Надеюсь, к тому времени, когда вы приедете в Рим, мадемуазель, все будет не так плохо, как вы предполагаете, — тихо ответил Кертис.
Дарсия чувствовала, что он, так же как и она, молил Бога, чтобы везение лорда Роули, уже вошедшее в поговорку, помогло бы ему оправиться после ранения и выжить, несмотря на любые раны.
Затем, неожиданно вспомнив события прошлого вечера, Дарсия отвела Кертиса в сторону, чтобы их не могли услышать, и спросила:
— Вы уже заплатили актеру, который играл роль мистера Куинси?
— Он был очень доволен, мадемуазель, своим гонораром.
— Он хорошо справился с ролью.
Дарсия хотела сказать еще что-то, но маркиза ее позвала, напомнив, что уже пора отправляться, и они поспешила в карету, которая отвезла их на вокзал.
Позже Дарсия с трудом могла вспомнить подробности их долгого, выматывающего путешествия, к конце концов закончившегося прибытием в Рим.
