Тэйн посмотрел на восток. Закат окрашивал горы в кровавый цвет. Он надеялся, что это не дурное предзнаменование, но ему внушала страх мысль о том, что, возможно, прямо сейчас легионеры умирают от рук других легионеров.
— Ладно, ненадолго. Но скоро мне нужно будет идти дальше.
Он подумал о том, возможно ли убежать от собственного прошлого. Друг говорил ему, что человек несет свою боль, словно черепаха свой панцирь. Тэйн подозревал, что аналогия куда глубже, чем предполагалось. Люди не только несли свою боль-панцирь, но и прятались в него в случае угрозы их душевному спокойствию.
— Ты нам нужен. Ты сам поймешь. Я был слишком упрям, чтобы признать это только сейчас…
— Упрямство — само по себе добродетель. Не стоит лишь упрямиться, когда приходится учиться…
На Стебана, который носил воду вместе с ними, их разговор, похоже, произвел немалое впечатление.
— Расскажи нам про войны, на которых ты был, Тэйн, — попросил он, когда они вернулись домой.
Рула нахмурилась.
— Их было не так уж много. Сплошные кровь и грязь, Стебан. Куда хуже, чем при стрижке овец.
— Да брось, Тэйн. Ты всегда так говоришь.
— Микла сделал из войны прекрасную сказку, — сказала Рула. — Ты бы решил… в общем… что лучшей жизни и быть не может.
— Возможно, для Миклы это действительно было так. Но войны Эль-Мюрида были давно и далеко, и, надо полагать, он был тогда очень молод. Он помнит хорошие времена и видит лишь тусклые краски сегодняшнего дня.
— Возможно. Ему не следовало забивать Стебану голову своей чепухой.
И Тэйн просто повел рассказ о городах, которые он видел, описывая странные одежды и обычаи. Рула, как он заметил, наслаждалась его повествованием не меньше, чем ее сын.
Позднее, после вечернего ритуала, он провел несколько часов, знакомясь с окрестностями. От солдатских привычек нелегко было избавиться.
Дважды он обнаружил бродивших вокруг кайдаровцев. Никто из них его не заметил.
На следующее утро он рано встал и объехал ту же территорию верхом.
VII
Рула посетила импровизированную кузницу Тэйна на третий день, принеся кувшин холодной родниковой воды.
— Ты работаешь уже много часов, Тэйн. Выпей.
Он улыбнулся, отложив в сторону молот.
— Спасибо.
Тэйн принял у нее кувшин, хотя пить ему пока не хотелось. Он привык к долгим часам на жаре в доспехах. Прихлебывая воду, он смотрел на Рулу, у которой явно было что-то на уме.
— Я хочу тебя поблагодарить.
— Гм?
— За то, что ты делаешь. За то, что ты сделал для Томы. И для меня.
— Я не так уж много сделал.
— Ты показал Томе, что у человека есть повод гордиться и без ненужного упрямства. Но, возможно, ты этого просто не замечаешь. Тэйн, я прожила с этим мужчиной восемнадцать лет и слишком хорошо его знаю.
— Понимаю, — он слегка коснулся ее руки, сознавая, что для женщины, не привыкшей с кем-либо советоваться, это достаточно длинная и эмоциональная речь.
Однако он не знал, как ей помочь. Холостяцкая солдатская жизнь не подготовила его к тому, что слова женщины могут тронуть его больше, чем он предполагал, по непонятным для него причинам. Отчасти он понимал, что женщины тоже люди и реагируют точно так же, как и мужчины, но отчасти считал их чужими, загадочными, порой даже внушавшими страх.
— Если я сделал хорошее дело — то оказал честь этому дому.
Он усмехнулся, сознавая неуклюжесть фразы. В языке Ива-Сколовды просто не хватало необходимых тональных нюансов.
— Ты дал мне надежду впервые с тех пор, как Ширл… — выпалила она и тут же запнулась. — Я хотела сказать, теперь я понимаю, к чему все идет. И вижу, что Тома тоже это понимает. Тэйн, я никогда не хотела приезжать в Земстви. Я его ненавижу. Я ненавидела его еще до того, как покинула родной дом. Возможно, я настолько его ненавидела, что из-за меня Тома не смог ничего добиться. Я прогнала Ширл…
— Да. Понимаю. Но не стоит ненавидеть себя за то, что ты такая, какая есть.
— Его мечты умирали, Тэйн. А я не смогла дать ему ничего взамен. И потому я себя ненавижу. Но теперь он возвращается к жизни. Ему больше не нужно продолжать упрямиться лишь ради того, чтобы показать это мне.
— Не нужно никого ненавидеть, Рула. Это заразно. В конце концов ты начнешь ненавидеть всех и все станут ненавидеть тебя.
— Я никогда не смогу полюбить Земстви. Но я люблю Тому. И пока ты здесь, словно скала, он становится больше похож на того парня, за которого я вышла замуж. К нему начала возвращаться прежняя смелость. И надежда. Мне это тоже дает надежду. Потому я и хотела тебя поблагодарить.
— Скала?
— Да. Ты просто здесь. Ты не критикуешь, не споришь, не судишь, не боишься. Ты просто знаешь. С тобой становится возможно… Не знаю, как сказать. Думаю, самое главное — страх. Он больше не давит на нас.
— Вряд ли все это только из-за меня, Рула. Ты тоже внесла свою долю.
Он чувствовал, что ему становится все больше не по себе.
Она коснулась его руки.
— Ты сильный, Тэйн. Сильный и уверенный. Мой брат Микла… он был уверен в себе, но не всегда силен. Он все время ссорился с Томой.
Тэйн посмотрел на юг, через зеленые холмы. Тома ушел в деревню, надеясь получить металл, необходимый для ветряной мельницы, которую собирался построить Тэйн. Он отсутствовал уже несколько часов.
На далеком склоне появилась крошечная фигурка. Тэйн вздохнул со смесью разочарования и облегчения. По крайней мере, он избавился от необходимости наблюдать за обуревавшими Рулу чувствами.
Ветряная мельница Томе очень понравилась, и ему хотелось, чтобы она заработала как можно быстрее. Тэйн намекнул, что, проявив некоторую изобретательность, можно обеспечить дом проточной водой. Рула была бы этому только рада. Подобную роскошь могли себе позволить только высокопоставленные господа и богатые торговцы.
Рула проследила за его взглядом, и ее охватило замешательство. Тэйн отдал кувшин и посмотрел ей вслед.
Вскоре послышался голос Томы:
— Все в порядке, Тэйн! У Бриона оказался старый фургон. Он продал мне достаточно железа, чтобы хватило на все.
Он поспешил к кузнице, нагруженный мешком, полным ржавого металла. Тэйн внимательно изучил его ношу.
— Неплохо. Для втулок вполне хватит. Если их постоянно смазывать, мельница проработает очень долго.
Мальчишеское лицо Томы помрачнело.
— Что случилось? Тебя долго не было.
— Пойдем в дом. Выпьем пива.
Тэйн отложил инструменты и последовал за Томой. Посмотрев на восток, он увидел белое пятно — стадо Стебана, которое спускалось по далекому склону, возвращаясь домой. Позади Стебана, чуть южнее, возвышалось гротескное каменное образование, которое местные жители называли Жабой. Шаранцы верили, что это обитель злого божества.
