Как только передача закончилась, позвонила бабушка и радостно сказала, что любовалась мной, что я самый лучший и что она гордится. Звонков в тот вечер было много. Всё же появление в телевизоре – это изрядное событие.
Я понимал, что меня пронесло и что катастрофы не случилось, однако большого облегчения не произошло. Было тошно. И сильно.
В тот вечер я лёг раньше обычного и моментально уснул совершенно измождённый.
Стыд тот не то чтобы часто вспоминается в самых неожиданных ситуациях и местах, но не забывается. Он со мной всегда.
Сколько раз после какого-нибудь громкого заявления или образного, витиеватого тоста за большим столом на чьём-то торжестве или после спора на повышенных тонах, в котором я старался быть аргументированным и блеснуть знаниями… Сколько раз я просыпался и с ужасом вспоминал мною сказанное, сомневаясь в правильности того или иного приведённого для красного словца факта, в точности формулировки или уместности какого-нибудь термина, значение которого я знаю не твёрдо.
Когда, выпив лишнего, в компании я расхвастаюсь или насочиняю с три короба, как же тошно мне вспоминать об этом с утра, как стыдно, как хочется стонать, уткнувшись в подушку… И как боюсь я встречи с теми, перед кем распушил перья, и того, что мне кто-нибудь напомнит мною сказанное.
Когда я переживаю такое, когда вспоминается мне что-то всерьёз постыдное, от которого корёжит и выворачивает душу наизнанку, я всегда такой же, как в свои пятнадцать лет, с разошедшейся ширинкой или с микрофоном в руке на телестудии моего родного города.
А сколько раз неразвязываемый, намертво затянутый и твёрдый узел того самого юношеского стыда останавливал меня от дел, в которых участие моё было бы неуместно и глупо!.. Сколько раз тот стыд заставлял меня, сегодняшнего, промолчать и не брякнуть что-то дерзкое и категоричное, о чём было бы больно и стыдно вспоминать…
Как много было написано писем, отправив которые я мучился оттого, что мне в них мерещились неисправленные ошибки, глупости, или я понимал, что написал гневные, необдуманные слова, поспешил, совершил непоправимое, а письмо уже ушло и вернуть его невозможно…
Как остро я чувствую в себе пятнадцатилетнего юнца, когда вспоминаются глупости того возраста, которые давно можно и нужно себе простить, которые были невинные и смешные… И когда осознаю ужас совершённых неправедных поступков, лжи, лукавства, проявления заносчивости, высокомерия, вероломства…
Сейчас, как и тогда, хочется одного – сдохнуть, провалиться сквозь землю, так пропасть, будто меня и не было вовсе.
Глава третья
Космос
Неоднократно я пытался подвергнуть анализу работу памяти и систематизировать воспоминания. Пытался разобраться и понять, почему одни события, места, запахи, вкусовые ощущения, люди, книги и прочее запоминаются чётко и подробно, другие смутно и часто обманчиво, а какие-то не запоминаются вовсе, совсем.
Я хотел найти логическое объяснение этому. Мол, что-то мне запомнилось, потому что случилось со мной впервые, или по той причине, что сильно испугался или, наоборот, обрадовался, или чёткость воспоминания связана с тем, что я стал свидетелем значительного исторического события или участником трагических неурядиц, или из-за испытанной душевной, а то и физической боли или, наоборот, от неожиданно свалившейся на меня удачи…
Другие же события, пусть весьма важные и повлиявшие на мою жизнь и на жизнь близких мне людей, помнятся смутно, потому что я был уставшим или болел, или меня занимали какие-то не связанные с теми событиями переживания, мысли или страсти, или я не понимал значения происходящего… А что-то я не помню вовсе по каким-то причинам и обстоятельствам, которые тоже вспомнить не могу.
Я пытался в этом разобраться, делал записи, восстанавливал хронологию, спрашивал участвовавших в тех или иных событиях людей, уточнял детали, рассматривал фотографии… Но так и не смог найти логичных и практических объяснений тому, почему что-то в память врезалось, а что-то потерялось бесследно. Почему мне ясно помнится какая-то ерунда, мелочь, дрянь, а что-то прекрасное и важное в воспоминаниях не осталось.
Я так и не смог, не могу понять, почему я великолепно помню свои мысли, сам мыслительный процесс по поводу чего-то сложного для понимания, но совсем не помню, по какому поводу те размышления возникли. Или отчего я могу детально воспроизвести то, что я видел и слышал, но напрочь не помню, что я в тот момент думал и чувствовал.
Никакой логики в работе памяти обнаружить мне не удалось. Никакой системы выстроить не полу чилось.
Например, я помню свои мысленные выводы и рассуждения из очень раннего детства так, как будто они происходили на днях. А мне тогда точно не было и шести лет, потому что мысли те пришли мне на ум, когда мы жили вместе с бабушкой и дедом, а это было с моего рождения и до шести лет. Наверное, мне было лет пять. Такой вывод я делаю потому, что уже не пользовался горшком, а вполне самостоятельно ходил в туалет и умел смывать за собой воду в унитазе.
Тогда я частенько просыпался по ночам из-за потребности пописить, вставал и бесстрашно направлялся в туалет, в котором для меня не гасили свет, до выключателя достать я не мог, и мне приходилось бы кого-то будить. Всегда, когда я шёл в туалет, а делать этого мне не хотелось… Не хотелось вылезать из-под одеяла, шагать по холодному полу в туалет с ярким светом и ещё более холодным полом, не хотелось мыть руки… Так вот, когда шёл ночью в туалет, я всегда чувствовал жажду…
Как же ясно я помню свои размышления!.. Я думал тогда и понял, что, прежде чем сходить в туалет, надо всегда сначала зайти на кухню попить. Там стоял чайник, из него можно было налить безвредной кипячёной воды, напиться, а потом только идти в туалет. Даже когда писить хотелось нестерпимо, я всё равно выдерживал такую последовательность. Почему? Да потому что поразмыслил и пришёл к следующему выводу… Я ясно помню и мысли, и вывод.
Вывод я сделал такой: мне не нравится ночью вставать и ходить в туалет, лучше делать это только один раз за ночь, поэтому надо сначала пить, а потом писить, если я буду делать наоборот – сначала писить, а пить потом, то вода будет во мне оставаться, и тогда, вполне вероятно, придётся ещё раз вставать. Над этим можно смеяться, но я это соблюдал долгие годы. Так ясно мне помнится мой мыслительный процесс.
При этом я не помню ничего из той квартиры, в которой мы тогда жили, кроме телевизора на длинных ножках. Не помню, какой был пол, по которому я ходил, какого он был цвета, был ли он дощатым или покрыт линолеумом, помню только, что он был холодным, когда я шёл по нему босиком ночью. Не помню, какие были стены, мебель, шторы. Не могу вспомнить, как и что было на кухне и в туалете.
Нет никаких воспоминаний о дворе того дома, в котором я жил в раннем детстве, хотя я в нём проводил, без всякого сомнения, много времени. Остались только воспоминания о песке в песочнице. Он был с комками. Вспоминается ещё восторг от свежего, светлого и очень приятного на ощупь песка, в котором было радостно рыть ямки и тоннели, который прекрасно принимал любую форму, например, если ведёрко наполнить таким песком, утрамбовать его и перевернуть, а потом аккуратно поднять ведёрко, то получались башенки. Тот свежий песок однажды привёз грузовик и высыпал в песочницу. Песочница точно находилась во дворе, а не в детском саду, потому что мне помнятся женщины и старухи, которые приходили и набирали наш детский песок в вёдра, горшки, тазики и уносили восвояси. Кто-то, не помню кто, сказал, что они воруют наш песок для своих котов, делают из него кошачьи туалеты, а по ночам высыпают его обратно в песочницу. После этого я перестал в ней играть. Но где во дворе размещалась песочница, что ещё в нём было, с кем я играл, какие были деревья – ничего не задержалось в моей памяти.
