За женой и дочерью мы поехали с мамой и тёщей к назначенному времени двумя автомобилями. С собой я позвал друзей. Они всю дорогу надо мной стандартно для той ситуации шутили, веселились и отпивали что-то из бутылки, прихваченной с собой. Город за окном автомобиля был весь жёлтый от осенней листвы, подсвеченной ярким холодным солнцем. Сердце моё периодически замирало, почти останавливалось от предчувствия чего-то большого-большого, ещё мною не пережитого.
Бесшабашные мои чудесные друзья веселились и в роддоме смешили персонал. Я же был заторможен, да только и мог что улыбаться. Вышла жена и какие-то ещё женщины в белых халатах. Одна несла свёрток, этакий нарядный, обвязанный лентой белый кокон. Это, без сомнений, была моя дочь. Я держал большущий букет, предназначенный кому-то из медиков. Традиционные гостинцы медсёстрам раздали друзья. Мама и тёща держались торжественно и молчаливо. Я растерялся, не зная, кому отдавать букет, но отдал кому-то… Жена смотрела на меня глазами, в которых было всё на свете…
И тут мне протянули, можно сказать, сунули в руки свёрток с моим ребёнком. Я имел представление о том, как надо держать младенцев, но замешкался, мне помогли опытные руки. Свёрток оказался плотный и совсем нетяжёлый. Лицо дочери было закрыто кружевным уголком. Никаких звуков или шевелений свёрток не производил.
– Что мне теперь делать? – тихо и совершенно беспомощно спросил я, искренне не зная, что надо делать дальше.
А дальше мы все вышли из здания, фотографировались у входа и возле автомобиля. Фотографировались вдвоём с женой, точнее, уже втроём… Делали снимки вместе с мамами и друзьями… А я держал свёрток с дочерью, боясь не то что удобнее перехватить его руками, но и пальцами пошевелить. Я держал ребёнка, которого не видел в лицо и прислушивался, желая уловить дыхание, кряхтение, стон… Хоть что-то. Свёрток казался мне тёплым, но я не понимал, моё ли это тепло его нагрело или тепло исходит изнутри. Меня даже стало беспокоить то, что ни звука, ни движения я в свёртке не слышал.
В машине жена прижалась ко мне. Руки мои уже затекли, но я ни на миллиметр не поменял их положения. Мы сидели на заднем сиденье молча. Машину покачивало на дороге. Мамы ехали с нами. Весёлые друзья умчались на другом автомобиле.
И вдруг жена подняла кружевной уголок, скрывавший лицо нашей дочери. Она это сделала уверенно, буднично, без всякого волнения. Движения её были привычны. В них не было той бережности и благоговения, с каким берут в руки старинный тонкий фарфор. Она просто раз – и открыла конверт… Там я увидел голову с редкими тоненькими тёмными волосиками и верхнюю часть сморщенного лица. Глаза были закрыты. Видимо, оттого, что свет стал ярче, голова едва заметно пошевелилась, а на лице появилось недовольное выражение. Малюсенький нос с тончайшим свистом выдохнул воздух. Я смотрел на своего ребёнка. Смотрел недолго и поднял глаза на жену. Она с какой-то священной тревогой, радостью, гордостью, но и с вопросом, улыбаясь, глядела на меня.
Дома нас заждались… Бабушка, тогда ещё полная сил, радовалась больше всех, видимо, оттого, что дождалась звания прабабушки. Туда успели приехать друзья. Народу собралось слишком много для нашей крошечной квартирки.
Как только мы вошли, дочь у меня тут же забрали и пустили по рукам. Мама и тёща теперь тоже могли её взять и убедиться, что стали бабушками в полной мере. Вскоре я впервые услышал громкий голос дочери.
Все зашумели и зашикали друг на друга одновременно. Я стал никому не нужен… Подняли несколько тостов. Я очень хотел присесть и посидеть, но не было возможности. Голова шла кругом… А потом все ушли. Остались только младенец, жена, тёща и я… Тёща приехала из другого города.
Тогда я, по-прежнему никому не нужный, смог присесть. Женщины занимались младенцем. Изменения жизни начинали происходить.
За окнами совсем стемнело, когда меня наконец позвали на кухню.
– Иди, иди, – сказала тёща, – первое купание пропустить нельзя.
От приготовления к купанию меня избавили и позвали сразу к самому процессу. Посередине квадратной кухни на двух стульях стоял пластмассовый красный овальный таз, на дне его лежала фланелевая пелёнка. Вода нужной температуры уже была готова.
Жена принесла голую малюсенькую нашу девочку, та не спала, шевелила руками и ножками, была спокойна и смотрела блестящими тёмными глазами.
– Встань здесь, – сказала жена и показала, куда мне следовало встать, – когда я её положу, держи ей голову.
– Как? – спросил я.
– Спокойно, двумя руками, как зачерпываешь воду, – был ответ.
Она бережно стала укладывать дочь в таз, я подставил ладони.
– А ты руки вымыл? – прозвучал вопрос, заданный то ли женой, то ли тёщей.
– Ой нет! – сказал я и испуганно отдёрнул руки.
– Вымой, – сказала жена, – только быстро!
Я стремглав метнулся к умывальнику и очень тщательно вымыл руки, как делали это хирурги в фильмах про больницу. Жена держала дочь над тазом. Я вернулся и снова подставил ладони. В них легла голова нашей девочки. Тёплая голова с нежными, тончайшими волосиками. Дочь посмотрела мне прямо в глаза… Я знал утверждение, что младенцы семи дней от роду ещё ничего отчётливо не видят, но тогда я этому не поверил. Взгляд был внимательный и человеческий.
А в таз крайне осторожно стали наливать воду. На младенческом лице появилось удивлённое выражение, а потом почти улыбка. Крошечная девочка неожиданно дрыгнула ножками и всплеснула тёплую воду. Вода и собственное движение ей определённо понравились. А воду тем временем всё лили, и маленькое тело уже, можно сказать, плыло в тазу. А я держал голову, которая легко помещалась в двух моих прижатых друг к другу ладонях.
Неожиданно дочь резко повернула голову вправо, я вздрогнул и от напряжения совсем немного сжал пальцы вокруг головы. Чуть-чуть, чтобы не выпустить.
Голова была мягкая!.. Точнее, податливая. Я почувствовал это пальцами… Ещё миг – и меня накрыло мощнейшее чувство и новое знание.
Неведомая мне прежде нежность сжала сердце и всё моё существо. Огромная любовь и великая сила этой любви явились мне. Я держал в руках космос, отдельный от меня, и в то же самое время со мной неразрывно связанный. Это была не принадлежавшая мне жизнь моего ребёнка, которая полностью от меня зависела. Эту жизнь я держал впервые. Ещё недавно, ещё утром, я её не знал, а только пытался представить себе, а тут я уже не мог сам без неё жить. Таинственные, заложенные в меня силы природы пришли в движение, могучие законы жизни пробудились. Всё случилось само собой. Случилось то, что должно было случиться помимо моей воли и разума. В руках я держал космос. Но не тот непостижимо-бесконечный, прекрасный и безжизненный, лишающий всякого смысла моё в нём существование. Нет! Совсем другой! Тоже непостижимый, но, наоборот, дающий простой и ясный смысл: вот мой ребёнок, я должен, я могу, я хочу жить с ним и ради него. Зачем? Это не моего ума дело! Так надо, так должно, так задумано не мной. Так было и всегда будет. А если я и не узнаю, не пойму, не постигну смысла, то буду жить без понимания оного. Не всё мне дано понять…
