Разговоров, которые сами собой завязываются в пути и как-то скрашивают однообразие, в нашей машине не завязалось. Мои спутники молчали и ничего говорить не собирались даже между собой. Если я задавал вопросы, кто-то отвечал, в основном водитель. Но ответы были односложные, короткие, а то и просто «не знаю» – и всё.
Деревни, которые мы проезжали, выглядели мрачно. Бросалось в глаза большое количество брошен ных, пустующих домов. Новых построек, свежих заборов или крыш я и вовсе не увидел. Иногда среди бездорожья и мрака попадались рекламные большие щиты с красивыми людьми, которые призывали что-то купить или чем-то воспользоваться. Они выглядели издевательством и почти зловеще.
За тот долгий путь я натрясся на годы вперёд. Двигались мы преимущественно со скоростью 40–50 километров в час. Быстрее было невозможно.
Какие-то вопросы я всё же задавал и кое-что узнал. Например, я узнал, что в конце марта и почти весь апрель по дороге, по которой мы ехали, сможет проехать только спецтехника. Осенью, в октябре и до холодов, будет происходить то же самое. Всё это время родственники и жёны осуждённых той колонии, в которую мы направлялись, вообще не смогут приезжать на свидания. Водитель пояснил, что прямого автобуса из города до посёлка с колонией нет. Люди едут с пересадками через деревни и посёлки. Бывает, что и за день не могут добраться до места.
Несколько раз за ту поездку на меня нападала зевота и сонливость, но подремать не получалось. Трясло безжалостно. Как только я задрёмывал и голова опускалась на грудь, так обязательно мы попадали в колдобину или на камень, зубы во рту клацали, голова встряхивалась, и я пробуждался.
Последние километров шестьдесят мы попросту ползли по сплошной грязи. От автомобиля я был просто в восторге, а от мысли об обратном пути – в ужасе.
Первым напоминанием и сигналом о том, что мы не просто едем по родной нашей глубинке, а едем с целью, и цель эта реальна, стал остановивший нас на дороге патруль или дозор, состоявший из двух лыжников и собаки. Увидав нас, они вышли из-за деревьев и строгим жестом приказали остановиться.
Вид тех лыжников меня сразу убедил в том, что мы приехали в весьма и весьма особенное место. Так экипированных людей я в жизни не встречал и не видывал. Разве что только в кино. Одеты они были в какие-то толстые, явно сильно утеплённые, комбинезоны, поношенные, обмятые по фигурам, очевидно функциональные и удобные. Оба были опоясаны ремнями, на которых висело разное снаряжение: рации, фонари, фляги. На головах их как-то лихо сидели цигейковые серые шапки с кокардами, обхваченные широкой резинкой больших очков, какие используют лыжники и альпинисты, только эти были простые и без излишеств. Очки они подняли на лоб. Сверху шапки закрывали круглые капюшоны.
У обоих на груди висели автоматы АК-47 с потёртыми деревянными прикладами. Один вёл на коротком поводке собаку серой масти, похожую на мелкую немецкую овчарку. Собака смотрела особенно строго.
Но главной особенностью их образа были лыжи. Очень широкие. Сантиметров двадцать шириной. И толстые, определённо тяжёлые. Дозорные не скользили на них, а медленно шествовали по высокому, подтаявшему снегу. Такие лыжи я видел только в фильмах про таёжников, геологов и полярников. Дозорные выглядели очень грозно и убедительно.
Мы притормозили, поравнявшись с ними. Один из сопровождающих опустил окно, показал удостоверение и назвал какие-то цифры, фамилии и должности, дозорные кивнули, мы поехали дальше, собака не издала ни звука и не шелохнулась.
– Это первый кордон, – сказал сопровождающий. – Снега нынче много, кое-где с головой… Когда сойдёт, будут на конях объезжать… Тут расстояния большие, пойди обойди…
После встречи с лыжниками дорога, лес и даже снег вдоль дороги стали восприниматься иначе. Мы уже находились на особой территории. По окружающему лесу невозможно было просто побродить, погулять или сходить в него за грибами. Это как-то весьма сильно чувствовалось.
Вскоре мы въехали на окраину посёлка и остановились возле сельского магазинчика. Один из сопровождавших открыл дверь.
– Посидите немножко, я в магазин загляну, – сказал он, выходя из машины. – Это… Ну… В общем, мне надо.
– Он пошёл все новости узнать, – усмехнувшись, сказал второй сопровождающий. – Нам наверх отсюда не всё докладывают. Сами видите, какая тут глухомань, медвежий угол. Тут могут инопланетяне прилететь… Их, конечно, задержат, но не доложат, пока сами не выяснят, кто такие и зачем… А в магазине все новости, всё про всех… Главный информационный узел.
Пока мы стояли и ждали, из-за магазина вышли двое дозорных, экипированных точно так же, как те, что встретились в лесу. Только свои особенные лыжи они несли на плечах. Собаки с ними не было. Увидев нас, один остановился, другой пошёл к нашей машине. Сопровождающий показал удостоверение через стекло, дозорный кивнул, повернулся и зашагал к первому. Вскоре из магазина вернулся наш спутник.
К самой колонии мы подъехали не раньше часа дня. Остановились, вышли из машины, стали разминаться. Мартовское солнце ласково касалось лиц, пахло весной, и с крыши контрольно-пропускного пункта свисали длинные блестящие сосульки. Свисали низко. В детстве я непременно побежал бы их обламывать.
– Приготовьте паспорт, – сказал один из сопровождающих. – Ключи, любые электронные приборы, средства связи лучше оставьте в машине, чтобы не сдавать на хранение. Туда ничего из перечисленного проносить нельзя.
– Обыщут? – спросил я.
– Нет… Обычно не обыскивают… – ответил сопровождающий, переглянувшись с товарищем, явно озадаченный моим вопросом. – Никто никогда ничего не пытается пронести… Туда же только свои проходят, проверенные… Ну а если бы вы шли на свидание с осу́жденным, то тогда обязательно.
– Я не на свидание, – попытался пошутить я, но никто не улыбнулся.
– Вот ещё что, – медленно и как-то негромко сказал другой сопровождающий, – мы сначала пойдём повстречаться с начальником колонии, чаю выпьем, если предложит… Так тут положено… Он человек… специфический. Он тут полный хозяин, царь и бог. Он не любит посторонних и нас, из областного управления, тоже не жалует… У него тут свои законы, правила и своя… Специфика, в общем… Вы, если что, не обращайте внимания, ладно? Ну и рассказывать про то, что тут будет, что увидите… Короче говоря, имена, фамилии, должности… Не надо никому, пожалуйста!..
Я заверил его, что ни места, ни номера колонии, ни имён служащих или фамилий осуждённых упоминать нигде и никогда не буду. Сказал, что даже дал слово их руководителю и всё выполню.
Проходили мы пропускной пункт долго. Даже те, кто меня сопровождал, то есть люди из этого же ведомства и из его руководства прошли процедуру полностью, как я, совершенно посторонний человек. Когда я шагнул за первую после входа решётчатую дверь и у меня за спиной лязгнул замок, я почувствовал себя очень неуютно.
Те люди, которые осуществляли досмотр, заполняли соответствующие журналы посетителей, выписывали пропуска и задавали дежурные вопросы, смотрели на меня так, что если бы у меня и было что-то с собой припрятано, то я сам бы всё отдал и обыск не имел бы смысла.
