Когда мы миновали решётки, двери, звяканье засовов КПП и вышли из него с другой стороны на саму территорию колонии, меня ошеломил жуткий, нечеловеческий порядок и чистота, царившие там.
Снег весь искрился на солнце и был совершенно чистым и девственно-белым. Даже насыпанные вдоль дорожек сугробы ничуть не потемнели от солнца. Приземистые длинные здания производили тяжкое впечатление, но стёкла окон, в которых были видны решётки, сверкали свеженамытой чистотой.
– Пройдёмте сначала в управление, – вежливо, но с приказным оттенком сказал встретивший нас совсем молодой, румяный, светлоглазый парень с погонами старшего лейтенанта на плечах. – Следуйте за мной.
Мы пошли за ним вереницей по узкой асфальтовой, совершенно чистой от снега дорожке. Из-за здания, к которому мы направлялись, вышли три человека в тёмно-синей одежде, тяжёлых чёрных ботинках и чёрных шапках. Они несли тяжёлые, чем-то наполненные вёдра, каждый по два. Как только нас увидели, они сразу замерли и резко поставили вёдра на асфальт.
– Раз, два, три!.. – громко, надрывно крикнул один из них.
– Здра-ствуй-те! – крикнули все трое хором.
Выкрикнув это приветствие, они встали почти по стойке смирно, низко наклонив головы и глядя прямо перед собой. Руки эти люди убрали за спину. Мы прошли ещё метров двадцать и повернули ко входу в здание, не дойдя до них несколько шагов. Всё это время они стояли неподвижно.
Входная дверь управления была обита деревянными плашечками и покрыта блестящим лаком. Лаком были покрыты и перила лестницы, на которую мы попали, войдя в здание. Стены были покрыты какой-то настолько синей и блестящей краской, что сразу захотелось вернуться обратно. По стенам висели плакаты, призывающие честно трудиться и исправляться. И дверь, и перила, и плакаты определённо изготовили не на какой-то фабрике, а всё смастерили своими руками аккуратные, но не профессиональные люди. Воздух в здании стоял тяжёлый, а запах, как в сельской парикмахерской, где всех брызгают одним и тем же, неизвестно где изготовленным одеколоном.
Старший лейтенант проводил нас до двери кабинета начальника колонии, постучал в неё, открыл, доложил о нашем прибытии, но заходить не стал, а жестом предложил нам пройти внутрь.
В длинном светлом кабинете у дальней стены за рабочим столом под вырезанным из дерева, крытым ослепительным лаком гербом и висящим рядом портретом президента сидел человек с круглой большой головой совсем без шеи. Голова его будто проросла из мощного туловища между полковничьих погон. Стрижен он был коротко. Между бровями и началом стрижки просвет белел незначительный. Человек этот более всего напоминал гоголевского Собакевича с иллюстраций к «Мёртвым душам». Он не поднялся нам навстречу и не поздоровался, а сидел, глядя на нас из-под бровей равнодушно, раскинув руки и упершись ими в крышку стола, как краб.
Увидев его, я снял с головы своё английское щегольское серое в тёмно-синюю клетку кепи.
– Здравия желаю… – начал один из тех, с кем я приехал.
– Здорово, бездельники… – перебил его начальник низким, хриплым, явно приученным к мощным крикам, командам и мату голосом. – Проходите… И чего вам было тащиться сюда… Делать вам нечего…
– Нам приказали, и вот мы тут, – сказал другой мой спутник. – А это… – добавил он, указав на меня, явно намереваясь представить…
– Да знаю я всё… – махнул рукой начальник. – Присаживайтесь… Сейчас чаю принесут.
Мы прошли к нему ближе и расселись за столом, примыкавшим к его столу. С сопровождавшими он поздоровался за руку, даже не привстав, те кланялись и тянули руки через стол. На меня он не глянул. Руку я не стал протягивать из опасения, что её придётся вернуть на место непожатую.
Начальник заговорил с доставившими меня как с подчинёнными, а меня там будто и вовсе не было. На его столе стояло великое множество разнообразных мелких предметов и предметиков. Сувениры, игрушки, фигурки. Всё блестящее, фарфоровое, золотое, хрустальное. Такие вещицы были бы уместны в шкафу или на полке в комнате сентиментальной барышни школьного возраста, но никак не на рабочем столе начальника строжайшего режимного учреждения.
Нам принесли чай и шоколадные конфеты в ярких фантиках. Чай оказался хорошим, мастерски заваренным, я пил его с удовольствием и помалкивал. Начальник меня не замечал. Даже если он бросал взгляд в мою сторону, то смотрел сквозь меня. Он беседовал только с приехавшими вместе со мной своими коллегами. Разговор их был очень специальный, я практически не понимал его суть.
– А снежные фигуры вы нынче делали? – вдруг спросил один из приезжих. – Что-то мы их не увидели…
– А как же! – полностью изменившись и совсем другим голосом воскликнул начальник. – Ещё как делали! Мало что осталось, солнце не пощадило… Но у второго отряда ещё стоят… Там есть место, оно всегда в тени… Потом посмот́рите… Великолепные!.. Да вот, глянь… Это те, что мы сделали в январе… Они почти весь февраль стояли…
Начальник сунул собеседнику фотографии, тот стал разглядывать их, восхищаясь и показывая коллеге. Потом их передали мне.
На первой же я увидел ярко раскрашенные фигуры Винни-Пуха и Пятачка из старого отечественного мультфильма. Можно было подумать, что их сделали маленькие дети из пластилина. Но рядом с фигурами стояли люди в такой же одежде и шапках, в какие были одеты те, кого мы встретили с вёдрами. Фигуры медвежонка и поросёнка возвышались над людьми. В них было никак не меньше трёх метров.
На другом фото красовался волк и заяц, тоже из старого мультфильма и такого же огромного размера. Они были раскрашены намного ярче. Ещё я увидел коряво исполненного лимонно-жёлтого верблюда, здоровенный зелёный танк с красной звездой, моряка в тельняшке и бескозырке… Всего не упомню.
– А кто же это всё сделал? – искренне спросил я.
– Мои подопечные, – впервые адресуя слова имен но мне, сказал начальник. – Там авторы есть. Я всех сфотал с ихними творениями… Ну как?! Красота?! Такого ни у кого в хозяйстве не увидишь.
– Да! Такого я нигде не видывал, – честно ответил я. – А чем же они их красят?.. Это же из снега, я правильно понял?
– Так точно, из снега. Красят гуашью… Очень много уходит гуаши… Это трудное дело… На морозе, да ещё с ветром, в свободное от работы время… Ох, они у меня стараются… Мы же конкурс проводим. Победителям разные поощрения…
Он ещё что-то говорил. А я начал снова разглядывать фотографии, но уже не фигуры, а авторов. Сутулые, мрачные мужики, с жуткими улыбками на бледных лицах.
Тогда мне стало до оторопи страшно. В тех улыбках читалась спрятанная, но сочащаяся наружу лютая ненависть и к фигурам, и к фотографу, и к любому, кто смог бы фотографию увидеть.
С дороги после чая мне понадобилось в туалет. Я деликатно спросил об этом.
– Из кабинета выйдешь, пойдёшь направо, третья дверь слева, – сказал начальник. – Иди, ничё не бойся… Тут самое безопасное место в мире, – добавил он, увидав мою растерянность.
