В конце пути, у моря, в бабушкином доме никакой радости со мной тоже не случилось. От рыбалки я сразу отказался. Посмотрел на свои удочки, стоявшие в углу кладовки, представил, как идиотски буду выглядеть, неся их к морю и во время рыбной ловли. Подумал о том, как на меня посмотрят купающиеся, а ещё если кто-то подойдёт и поинтересуется, чего я там наловил… Одной летней радостью для меня сразу стало меньше. С остальными быстро произошло то же самое.
Купание и пребывание на пляже не принесло ничего, кроме неловкости. Ко времени нашего прибытия на юг все местные были уже загорелые и бронзовые, мы же – белые-белые. Родителей это нисколько не смущало, а я просто-напросто сгорал от неловкости. Синие плавки только подчёркивали синюшную мою незагорелость, от этого неспортивность фигуры казалась нездоровой худобой. Среди шумных темнокожих, упитанных южан, заполнявших пляж, я ощущал себя бледной вороной, на которую все смотрят и посмеиваются. Так что купаться я не пошёл, а остался сидеть на полотенце, поджав ноги и обхватив их руками.
– Ты чего там сидишь? Ну-ка давай окунись! – кричал мне папа. – Давай, давай! Не сиди как мокрица!.. Вода просто великолепная… Сынок, да что с тобой?!
А я сидел, не шелохнувшись, краснел и поглядывал в сторону, чтобы никто не мог понять, к кому так громко обращается весёлый мужчина из воды.
Местные ребята, с которыми я приятельствовал прошлые годы, совсем куда-то пропали, и я никого не встретил ни в первый день на юге, ни во второй.
– Эти мальчишки все уже курят и пьют, – говорила бабушка мне и родителям. – И девки с ними таскаются… Оформились за год и давай…
– Мама! – говорила бабушке мама, скосив на меня взгляд, полагая, что я не замечаю.
– Что – мама? – удивлялась бабушка. – Такие оторвы!.. С ними ни в коем случае якшаться нельзя… Парнишка из кривого переулка, помнишь, хороший такой?.. Вы с ним так хорошо дружили… А он и две вот такие… В апреле, ночью, залезли в магазин… Бестолочи!.. Взяли конфет и вина… Жизнь себе поломали под корень… А всё эти девки!.. Та, у которой бабка семечками торгует… Ну эта… Всё раньше спрашивала: «Бабушка, бабушка, а когда ваш внучек приедет?» – такие титьки отрастила, баба стала, с парнями и мужиками сидит курит… Я иду, она даже папироску не прячет… Прошма…
– Мама!!! – перебивала бабушку мама.
Один раз мы с родителями пошли в кино в летний кинотеатр под открытым небом. На вход стояла шумная говорливая толпа. Много ребят моего возраста компаниями, с девчонками, парни постарше с девушками парами, мужики с жёнами. Я один шёл с родителями и готов был провалиться сквозь землю.
– А фильм детям до шестнадцати лет, – громко сказала горластая билетёрша на входе.
– Ничего, ему обязательно шестнадцать исполнится, – весело ответил ей папа, – он с нами, под мою ответственность.
– Моё дело предупредить, чтобы разговоров не было, – прозвучал ответ, и мы прошли.
Никому та билетёрша ничего подобного не говорила. Пропускала стаи мальчишек, которые были младше или мои сверстники, без замечаний и предупреждений.
– И чего она к нам прицепилась? – возмущённо сказала мама отцу. – Видит же, идёт семья, видит, что мальчик с родителями, аккуратный, спокойный…
– Вот поэтому и прицепилась, – весело ответил папа, – другим, своим местным, власть показывать неинтересно.
Тогда мы попали на какой-то мексиканский фильм про жуткие мексиканские нравы. Но кино то про шло мимо меня, совсем. Вокруг, в свете от экрана, парочки обнимались, мальчишки шныряли, мужики с жёнами говорили в голос, грызли семечки и выпивали принесённое с собой. Я же сидел неподвижно, желая быть невидимым. К моей радости, фильм родителям не понравился, и мы ушли с середины.
Ещё был поход в ресторан, который тоже размещался под открытым небом, в парке среди деревьев и фонарей. Там мне сначала понравилось, и я ожил. Столы были накрыты скатертями, красиво подсвечены, посуда, вокруг сидели нарядные люди, все взрослые, официант обратился ко мне на «вы». Вкусную или невкусную нам подавали еду, мне было не важно. Было нарядно и очень по-летнему. Родители пили вино…
А потом там заиграла музыка, и все пошли танцевать. Я тогда слушал и любил только тяжёлый рок, а всё остальное музыкальное разнообразие, особенно отечественное, презирал. Музыка, которая заиграла в ресторане, была самого презренного свойства. Родители мои хоть и не сразу, но тоже пошли туда, где танцуют. Тогда мне стало неловко за них… За весёлого, выпившего папу, за нарядную, счастливую и успевшую загореть маму, за то, под какую музыку они решили танцевать, за движения их танца…
За первые две недели на юге я ни разу не искупался, не позагорал и ничему, кроме ресторана, не порадовался. Сидел дома и изнывал. Помню, что купаться мне хотелось, но не в том море, не на том пляже, не с теми людьми, не с такой своей фигурой и не в тех плавках, что у меня были.
Тогда же, не имея книги, которая могла бы меня отвлечь и развлечь, я впервые попробовал писать стихи про одиночество, печаль, разочарования. Занятие оказалось увлекательное и возвращающее самоуважение. Но то, что получалось написать вечером, уже на следующий день хотелось уничтожить, что я и делал. С наскока стихи не дались, одарённым и гордым поэтом, который может купаться, не обращая внимания на насмешливые взгляды, почувствовать себя не получилось.
А потом у родителей возникла идея взять да и поехать в Керчь на Крымский полуостров.
– Искупаемся в Чёрном море, морское путешествие, поплывём на корабле с подводными крыльями, – азартно говорил папа. – Керчь – историческое место, греческие руины, гора Митридат…
Идея меня вдохновила, но я большого энтузиазма не показал, а благосклонно согласился.
В Керчь ходили теплоходы «Метеоры». Красивые, стремительные, романтичные. Во время отправления на Морском вокзале звучала торжественная музыка. Мне очень хотелось занять место в самом носу, и я его занял, удивившись тому, что никто на эти места не претендовал, а, наоборот, старались разместиться сзади. Через полчаса плавания я понял, почему так действовали опытные пассажиры.
Набрав скорость, наш «Метеор» поднялся носом над водой, и с передних мест пропал всякий обзор, а когда мы вышли в открытое море и волны стали настоящими, именно в носовой части стало качать максимально. К концу четырёхчасового плавания я имел жалкий вид, меня умотало, и я впервые познакомился с морской болезнью. Так что моё первое в жизни прибытие в Крым и в новый, незнакомый мне город Керчь не было торжественным.
Папа быстро, прямо в порту, договорился о жилье, и мы разместились в одной из комнат большого нелепого дома. В доме том ещё жили хозяева и другие приехавшие отдыхающие. Комфорт там оказался сильно ниже среднего, но тогда мне ещё не с чем было сравнивать. Если бы мы поселились в том доме на год раньше, то мне бы всё понравилось.
Керчь мне запомнился пыльным, неуютным и сов сем не курортным. Большой порт грохотал, по городу ездили рейсовые автобусы с местными людьми, которые жили совсем нерадостной приморской жизнью. Хороших пляжей в пешей доступности мы не нашли и вынуждены были ездить довольно далеко, чтобы получить то, ради чего люди добираются из Сибири к морю.
