Моё появление не осталось незамеченным. Все активисты так или иначе зацепились за меня взглядом и задержали его на мне. Ребята и девочки из моей группы, с которыми я уже здоровался и знал по именам, каждый по-своему отреагировал на мой наряд. Кто поднял бровь, кто обе, кто увеличил глаза, кто подмигнул, кто сделал выразительную физиономию. Было это выражением восхищения или иронии, теперь понять трудно, а тогда я принял всё только за удивление определённо с положительным знаком.
Все же остальные в тот день были одеты, как и обещал мой единственный приятель, наряднее, чем до того. На многих парнях были шикарной ткани костюмы с жилетами, так называемые «тройки». Это было верхом элегантности. У моего отца такого не было ни одного. И у деда не было.
Девочки оделись… Я не умею описать девичьи наряды, потому что видел их глазами пятнадцатилетнего человека, не разбирающегося ещё в женской одежде. Скажу только, что я таких расцветок, кружев, причёсок и туфель не видел и в кино.
Мой приятель подошёл ко мне, развёл руками и причмокнул губами.
– Ну ты дал! – тихо сказал он восхищённо. – Смело! Я бы сказал, вызывающе… Хард-рок просто…
Сам он был одет в костюм-тройку тёмно-синего цвета в тонкую белую полоску и жилет без полос. На шее его, поблёскивая шёлком, чернел галстук-бабочка.
В джинсах и без рубашки с галстуком оказался я один. У меня не было ни малейшего представления о том, что теперь называется «дресс-код».
– Мощная клеёнка, – пощупав рукав моего пиджака добавил приятель. – Водонепромокаемая сто процентов.
Не понять издёвки было невозможно. Я похолодел. Но не показал вида. Во мне уже созрел и окреп социальный гнев.
– Зато без убийства животных, – с казал я, не зная, что намного опережаю время и мировые тенденции. – Это принципиальная позиция.
– Тут об этом не стоит говорить, – сказал приятель и таинственно усмехнулся.
Мне смутно помнится завершающий сборы день. Лекция, завтрак, обед, какая-то болтовня о том, с какими идеями мы после трёх дней напряжённой работы должны вернуться в свои школьные коллективы и какой безупречный пример учёбы и поведения должны подавать своим одноклассникам и быть опорой и поддержкой учителям в воспитательной работе в столь сложное время.
Руководитель нашей группы по окончании работы с нами всем дала краткие характеристики и похвалила не которых, в том числе и меня. Она отметила оригинальность моих суждений, но сказала, что мне не следует быть столь застенчивым в коллективе единомышленников.
– Твой образ сегодня излишне революционен, – сказала она, заканчивая мою словесную характеристику. – Если выглядишь решительно, то и веди себя соответственно.
Многие в нашей группе на этих её словах хихикнули или прыснули смехом. Я же постарался остаться непроницаемым.
Перед заключительным собранием мы почти час репетировали песни с задорным гитаристом. Я даже не пытался петь. Я просто открывал рот вместе со всеми. Девочки пели громко и от души. Парни в основном кривлялись. Гитарист был всем доволен и в своём слепом задоре не замечал пренебрежительного к себе отношения.
Солидные костюмы, белоснежные рубашки, галстуки и причёски парней никак не вязались с их ребяческим кривляньем. В нём ещё проявлялись остатки чего-то детского и человеческого, не вытравленного родительским гнётом, грядущей карьерой и не по годам дорогой одеждой.
Когда песни были окончательно выучены и отрепетированы, мы по команде гитариста сдвинули к стенам часть учебных столов и освободили середину класса. Это мы сделали, чтобы всей группой встать в «орляцкий круг».
Вся группа для этого встала в круг, чередуясь мальчик – девочка. Мальчики брали девочек за талии, а девочки нам клали руки на плечи. Круг получался довольно плотный, без просветов. Это было волнительно для меня.
– Чем это пахнет? – сказала девочка, которая стояла от меня слева.
– Диваном, – весело сказала та, что оказалась от меня справа.
Обе весело похихикали.
В наш круг встал и отложивший гитару задорный песенник. Он оказался ровно напротив меня. Это и был «орляцкий круг». Стоя в нём, мы должны были петь и раскачиваться в такт.
Без гитары сначала пение не заладилось. Мы начинали несколько раз, и наш весёлый песенный руководитель останавливал этот крайне нестройный хор. Девочки пели тоненько и старательно, мальчики бубнили, я безмолвно открывал рот. Руководитель голосил громче всех, улыбаясь широко и радостно.
– Ну так нам первого места не занять! – в очередной раз, прервав песню, счастливым голосом сказал наш маэстро. – Девушки, милые, слушайте друг друга, пожалуйста! Вы прекрасно поёте, у вас дивные голоса, но надо петь вместе… А вы, джентльмены!.. Давайте уже… Вспомните о том, что вы серьёзные люди и надежда… Я бы сказал, авангард нашей молодёжи. Пойте! А не мычите… А ты… – это он вдруг адресовал лично мне, – ну не надо шевелить губами… Мы все хотим услышать твой голос… Расстегни свой бушлат. Он, наверное, тебя душит… Вдохни полной грудью и давай… Вместе с нами.
Он говорил это настолько дружелюбно, что обижаться было нельзя. Только очень хотелось его придушить.
Я отпустил талии девочек, стоящих рядом со мной, расстегнул свой пиджак, который отчётливо скрипнул, и вернул руки на место. После этого наш руко водитель бодро кивнул, и мы снова запели и закачались. Я тоже тихонечко подхватил песню.
Когда мы более-менее стройно спели первую, наш маэстро скомандовал начать вторую. С ней дела пошли лучше. И сама песня была мелодичнее, да и мы, что называется, спелись.
В какой-то момент я втянулся. Да и все втянулись. Сработало таинство совместного дела. Даже мой циничный приятель вполне честно пропевал слова песни мягким и приятным голосом. Покачивания в такт, одновременные вдохи, которые я слышал и чувствовал ладонями, лежащими на девичьих талиях, ритм песни – всё как-то заворожило, настроило нас на одно.
Помню, я испытал даже неизвестное мне удовольствие. Лица поющих ребят стали другими, кто-то из девочек закрыл глаза, и от этого они стали беззащитными и нежными. Я и сам запел почти в полный голос. Мне показалось, что он чудесно сливается с остальными.
Мы спели вторую песню несколько раз от начала и до конца. Мне захотелось продолжить или попробовать спеть первую сызнова.
– Ну что ж, – сказал наш учитель, – совсем другое дело! Давайте ещё разок закрепим обе песни… Согласны?
– Да-а-а… – ответил наш общий, стройный и уже спетый хор.
– Прекрасно! – сказал маэстро, который меня уже не раздражал своим неиссякаемым дружелюбием.
Продолжая широко и открыто улыбаться, он посмотрел на меня, быстро скользнул по мне блестящим взглядом и вдруг, громко, не меняя прежней интонации, обратился ко мне, привлекая всеобщее внимание.
– Друг! – сказал он так, будто мы были друзьями многие годы, совершили кругосветное плавание в одном экипаже, делили последний кусок хлеба, глоток воды и съели не один пуд соли. Он сказал это радостно, без тени подвоха, с верой в глазах и в голосе в то, что он совершает акт дружеской помощи и поддержки. – Друг, – повторил он, убедившись, что я понял, что он обращается именно ко мне, – у тебя ширинка расстёгнута… Ну!.. Начали!..
