Думаю, наиболее наблюдательные уже заметили, что в этом списке суффиксы ведут себя неоднородно. Есть пары оптимист – оптимизм, марксист – марксизм, буддист – буддизм, но нет слов *журнализм
[125], *программизм, *дзюдоизм, *специализм. Пары к словам журналист, программист, дзюдоист, специалист – журналистика, программирование, дзюдо, специальность. Аномальную пару образуют артист – артистизм, ведь по логике словообразования должно бы быть *артизм. К словам танкист, пианист таких пар и вовсе нет – есть только слова танк и пианино. И напротив, есть аристократизм и метеоризм, но нет *аристократиста и *метеориста – есть аристократ и пациент, страдающий метеоризмом. Аналогичная неоднородность свойственна и английскому языку
[126] (хотя, например, journalism в английском все же есть). Чтобы разобраться, почему так, следует заглянуть в историю суффиксов -ист/-изм.
В русский язык суффикс -ист попал из западноевропейских языков, в первую очередь французского, где он имеет форму -iste. Во французский же, как и в другие европейские языки, он пришел из латыни, где он звучал как -ista. Общая закономерность истории французского языка состоит в том, что конечные латинские -а там сначала редуцировались до -е, а потом это -е переставало произноситься (так называемое е немое). Но в поэзии и песенных текстах даже в наши дни могут сохраняться следы старого произношения. Найдите на YouTube песню Эдит Пиаф “Аккордеонист” (“L’accordeoniste”) – вы услышите, что певица довольно четко проговаривает e на конце. Хотя в нормальной французской речи слово accordeoniste произносится практически так же, как русское аккордеонист, без всяких конечных гласных.
Но и в латыни суффикс -ista не то чтобы родной – он заимствован туда из греческого -istḗs (латинские варианты колеблются между -ista и -istes). Соответственно русский суффикс -изм тоже восходит через западноевропейские языки к латинскому -ismus, заимствованному из греческого -ismós. Этот греческий суффикс обозначал состояние, деятельность или склонность, а суффикс -istḗs – человека, которому это свойственно.
Зачем же римлянам понадобились заимствованные суффиксы? У них было вполне достаточно своих, для образования существительных как от глаголов, так и от других существительных, для обозначения как деятеля, так и действия. Например, от слова antiqua “древность” – antiquarius “любитель древностей” (не правда ли, вы узнали это слово?); от глагола donare “дарить” – donatio “дар, дарение” и donator “тот, кто дарит” (этому слову родственно наше донор); от excipere “вынимать” – exceptio “исключение” и т. д. Здесь намеренно отобраны самые типичные латинские словообразовательные модели – по ним образованы сотни слов.
В классической латыни действительно непросто найти слова с греческим -istes/-ista на конце, но такие все же есть – в словах, целиком заимствованных из греческого. Например, sophista – “софист”, то есть представитель философского направления софистики, и citharista “музыкант, играющий на кифаре” (ср. наше гитарист – гитара и есть потомок античной кифары). Более продуктивным этот суффикс стал в христианскую эпоху, поскольку Новый Завет был написан на греческом, а затем переведен на латынь. Ранние христианские богословы, писавшие на латыни, испытывали большое влияние греческой книжности. Так появилось, например, слово evangelista (“евангелист”), а прозвище Иоанна Крестителя было переведено как Baptista (точнее, оставлено непереведенным с греческого, ведь оно изначально образовано от греческого глагола со значением “купать” – ср. Иван Купала). К позднему Средневековью эти слова утвердились и в разговорных языках Западной Европы, в первую очередь французском. А вот изучение греческого, как ни странно, надолго заглохло – интерес к этому языку на Западе угас еще до раскола между Римской и Константинопольской церквями в 1054 г.
Но настоящий бум продуктивности суффикса -ist(e) начался в XVI в., в конце эпохи Возрождения, или Ренессанса. К этому времени образованная европейская элита всерьез увлеклась греческим. Необходимо заметить, что, хотя популярная литература описывает Возрождение как воскрешение античной культуры, “Античность” для европейцев на протяжении долгих столетий означала лишь римскую Античность. Франческо Петрарка (1304–1374), которого считают зачинателем ренессансного движения
[127], греческим почти наверняка не владел, зато в совершенстве читал и писал на классической латыни. Греческую литературу в Европе знали не особенно хорошо и преимущественно в латинских переводах. Все резко изменилось после падения Константинополя, захваченного турками-османами в 1453 г. В Западную Европу хлынул поток византийских беженцев, среди которых было множество представителей отборной интеллектуальной элиты – философов, поэтов, ученых, врачей, инженеров. К началу XVI в. в одной только Венеции проживало около 5000 греков
[128]. Теперь было у кого учиться языку, и, конечно, европейцы поспешили познакомиться с тем, о чем знали раньше только понаслышке, – с греческой литературой на языке оригинала, которую привезли с собой “понаехавшие”. В XVI в. знание греческого стало обязательным для всякого, кто претендовал на ученость; его изучали не только университетские профессора, но и придворные щеголи, желавшие блеснуть познаниями в изящной словесности.
Конечно, это увлечение не могло не отразиться на языке. Так, в английском уже в XVI в. суффикс -ist дал множество новообразований, в числе которых humanist (с 1589 г.) и linguist (с 1588 г.
[129]). Но, вероятно, успех суффикса не был бы так велик, если бы не особенности политической и религиозной ситуации в Европе XVI–XVII вв. Это эпоха Реформации, религиозных войн, становления абсолютизма и первых публичных дискуссий о природе государства; она открылась скандальным выступлением Мартина Лютера против католической церкви и завершилась второй английской революцией, после которой был принят Билль о правах. Старый новый суффикс оказался чрезвычайно удобен для характеристики религиозных и политических убеждений – папист (Papist), роялист (Royalist), кальвинист (Calvinist) и т. д.
