Нарождающиеся отрасли современной науки и медицины тоже нуждались в новом языке, и им тоже пригодился этот суффикс. Так, в XVIII в. появляется французское слово dentiste (русское дантист отражает как раз французское произношение). Его, по-видимому, изобрел врач Пьер Фошар, опубликовавший в 1728 г. книгу Le Chirurgien Dentiste, ou Traité des Dents (“Хирург-дантист, или Трактат о зубах”). А в 1759 г. впервые отмечен английский вариант – dentist.
Таким образом, уже с XVI в. этот суффикс – как и соответствующий ему -ism(e) – был высокопродуктивен в европейских языках. В русский язык эти суффиксы пришли гораздо позже – в XVIII–XIX вв., через посредство французского. И хотя изначально русский язык заимствовал не суффиксы, а слова типа артист, артиллерист целиком
[130], возможности словообразования с их помощью были осознаны очень быстро. Одно из самых ранних слов, возникших таким образом, – декабрист. Его придумали вовсе не составители учебников по истории; оно возникло буквально по горячим следам восстания 14 декабря 1825 г. Во всяком случае, цензор А. В. Никитенко употребляет слово декабристы в своих дневниках еще в 1828 г., а через три десятилетия, в эпоху александровских реформ и смягчения цензуры, это слово уже активно употребляется в печати. И. А. Гончаров во “Фрегате «Паллада»” пишет: “…перебывал у всех декабристов, у Волконских, у Трубецких” (1855) – то есть многие участники событий были на тот момент еще живы, и название декабристы за ними закрепилось.
XX в. с его политическими потрясениями принес новый расцвет русского словообразования на -ист и -изм. На политической арене, помимо уже известных монархистов, анархистов и марксистов, появились октябристы. В литературе возникли символисты, акмеисты, футуристы и даже имажинисты – по аналогии с импрессионистами и кубистами в живописи. Самостоятельно была заново открыта западная традиция использовать суффиксы -изм и -ист в пейоративном значении: как только литературоведы кружка ОПОЯЗ в начале 1920-х гг. заговорили о “формальном методе” в литературоведении, их идейные противники немедленно изобрели бранную кличку формализм, которая вскоре распространилась не только на литературоведение, но и на все, что не нравилось советским идеологам, – подобно тому, как англичане XVI–XIX в. ругали “папизмом” все проявления религиозности, которые были им несимпатичны.
Всплеск подобного словотворчества становится предметом шуток. На карикатуре В. Антоновского, нарисованной в 1917 г., разыгрывается следующий диалог:
– Скажите, вы пианист?
– Нет-с. Я сочувствующий
[131].
Суффиксы -ист и -изм проявили удивительную способность прилипать к исконно русским основам. Уже в начале прошлого столетия от полностью русских по происхождению и морфологии слов большевик и меньшевик образовались большевизм и меньшевизм. К середине XX в. продуктивность этих суффиксов почувствовали дети:
С сыном Эдиком мы приехали в Вильнюс. Это было в 1947 году. Тогда у вокзала стояло много извозчиков. В Ленинграде их уже давно не было, и Эдик никогда их не видел. Он знал, что на свете существуют велосипедисты, таксисты, танкисты, но названия “извозчик” не знал.
Указав на дрожки, он с восторгом воскликнул:
– Смотри, папа, лошадист поехал!
[132]
Вероятно, многие узнали письмо читателя К. И. Чуковскому, приведенное в книге “От двух до пяти”. А вот когда дочь Чуковского Лидия в то же самое время столкнулась с аналогичным словотворчеством взрослых, у нее это умиления не вызвало:
Не примечательно ли: ярые гонители низкопоклонства перед гниющим Западом словечка не способны сказать на родном языке? Живого русского языка они не знают, не чувствуют; вводить в него иностранные слова в соответствии со складом и ладом русского (как умеет только народ и поэт) – они не умеют; по-русски они умеют только ругаться. Перечитайте их циркуляры, постановления, доклады, рецензии – слов без приставки а или анти, без окончания изм или ист для них просто нет. Попалось им на язык русское слово “наплевать” – они сотворили из него “наплевизм”
[133].
Речь шла о кампании против Зощенко, в чей адрес кто-то (нам не удалось установить, кого цитирует Чуковская) бросил слово наплевизм.
К сожалению, автору знаменитой книги по стилистике русского языка “В лаборатории редактора” случалось ошибаться в своих оценках. Один раз Чуковская промахнулась по-крупному: в 1996 г. она объявила безграмотным согласование по женскому роду слова врач
[134], хотя согласование типа моя врач сказала к тому времени уже лет двадцать как устоялось и стало общеупотребительным. Со словом наплевизм оплошность предсказания вышла помельче: оно не вошло в широкий обиход, но все же было подхвачено некоторыми авторами, совершенно далекими от воинствующей советской идеологии: оно встречается, например, в “Острове Крым” В. П. Аксенова (1979). Совсем уж неожиданное откровение выдает Национальный корпус русского языка: слово наплевизм, похоже, без всякой иронии употреблял известный философ А. Ф. Лосев в беседах с В. В. Бибихиным в начале 1970-х гг. Между тем трудно себе представить человека, чьи убеждения были бы более несовместимы с официозной советской идеологией, чем Лосев. И ни Аксенова, ни Лосева невозможно упрекнуть в невладении русским языком. Есть, выходит, в слове наплевизм что-то коммуникативно значимое, что приглянулось этим авторам.
Итак, в середине XX в. словотворческие опыты по присоединению русских корней к суффиксам -ист и -изм либо умиляли, либо раздражали, но в любом случае воспринимались как окказиональная нелепица, а не норма языка. Исключения типа большевизма оставались редкими. В 1970-е гг. появляются признаки того, что ситуация меняется. А в XXI в. такие слова начинают входить в профессиональные жаргоны. Блюстителей чистоты русского языка может возмущать слово бровист, но в парикмахерской среде оно, по-видимому, уже устоялось. А ведь и правда, как называть специалиста по выщипыванию и окраске бровей? Броводел? Громоздко и не слишком благозвучно… Суффиксы -ист и -изм продолжают жить собственной жизнью и развиваться в русском языке.
