По-английски во многих случаях это усечение непереводимо, поскольку значительную часть английской лексики составляют чистые односложные корни. Слова типа newspeak и doublethink по-английски выглядят хоть и непривычно, но не экзотично (ср. football). Однако с Ангсоцем и министерствами у Оруэлла получилось на славу. Можно задаться вопросом, почему Оруэлл не скопировал русский способ сокращения слова министерство – надо бы не Minitrue, а Mintrue. Видимо, причины в том, что вариант mini- смешнее, ибо ассоциируется с миниатюрностью. Когда благодаря отмене идеологической цензуры роман Оруэлла стало возможно опубликовать у нас, переводчики встретили его newspeak как старого знакомого. Неологизмы Оруэлла не только отлично переводятся на русский, но даже обогатили лексикон русского языка – слова новояз и двоемыслие прочно вошли в употребление. Придирчивый лингвист, правда, отметит, что двоемыслие образовано не по новой советской, а по старой русской модели – по образцу двоеверия и двоедушия. А вот новояз вполне соответствует тому типу словообразования, который подразумевается у Оруэлла. Оказывается, побывать на чужбине и вернуться кружным путем на родину могут не только слова (пистолет) и даже не только части слов (суффикс -ник в слове битник), но и словообразовательные модели
[145].
2. Семантические кальки
Так называются случаи, когда исконное слово языка приобретает новое значение под влиянием иностранного. Старые учебники по этому поводу вспоминают слово картина в значении “кинофильм” – в русском языке это калька с английского picture. Но мы-то живем в XXI в. Достаточно протянуть руку и нащупать компьютерную мышь. Слово мышь в обозначении этого предмета – прямой перевод английского mouse. Устройство получило это название потому, что провод, идущий от корпуса, напоминает хвост, хотя современные мыши часто бывают беспроводными. А когда вы выходите из программы, вы закрываете окна. Это тоже прямой перевод с английского – close windows. Ни слово мышь, ни слово окно в русском языке не имели значений, связанных с компьютерами, до того как компьютерными терминами стали их английские эквиваленты. Немцы тоже назвали это устройство Maus, французы – souris, финны – hiiri, греки – pontíki: все это названия животного, на которое охотятся наши коты. А для португальцев она “крыса” – rato (бытовой португальский язык не различает мышь и крысу, первичное же значение корня rat- в романских языках именно “крыса”). Из английского, стало быть, заимствовано не само слово (в отличие, например, от слова компьютер), а лишь его новое значение.
Исландцы – как мы уже знаем, большие любители калькирования – передают понятие “машина” как vél. В древнеисландском оно обозначало “хитрость, прием, ухищрение”. Почему было выбрано именно оно? Да потому, что таково было первоначальное значение латинского слова machina, от которого происходят наше машина и родственное ему французское machine. Следы этого значения сохранились в нашем слове махинация.
Конечно, без семантических калек не обошлась и наука. Например, наше электрическое напряжение – это калька с французского tension électrique, которое, в свою очередь, переделано на французский лад из итальянского tensione elettrica. Этот термин придумал в XVIII в. Алессандро Вольта. И французское слово tension, и русское слово напряжение существовали до открытия электричества – как термины механики и как обозначения человеческого состояния души или тела. Они приобрели новое значение вслед за итальянским словом. Так же поступили и немцы – они использовали слово Spannung с аналогичным значением. А вот англичане проявили оригинальность: по-английски, конечно, известно выражение electric tension, но общепринятым термином стало voltage – название, понятное дело, образованное от фамилии самого автора открытия.
Когда мы говорим о климатическом поясе, то слово пояс – это калька с греческого слова zṓnē, первичное значение которого и есть “пояс” (хотя нам известна и климатическая зона: иногда выбор между калькой и прямым заимствованием – дело вкуса). Мелькающая в заголовках современной прессы темная материя, которая до сих пор будоражит умы астрономов, – калька с немецкого Dunkle Materie, названия, которое придумал швейцарец Фриц Цвики в 1933 г. Но в русский язык оно попало, очевидно, не напрямую из немецкого, а через посредство английской кальки – dark matter. Таким же образом лингвистика приобрела слово союз. Оно существовало еще в древнерусском языке
[146], но означало только союз людей (у него было еще несколько устаревших ныне значений, таких как “связка чего-нибудь”, но ни одного, относящегося к частям речи, среди них не было). В Новое время это слово было переосмыслено по аналогии с латинским conjunctio, которое тоже этимологически обозначает “соединение, связывание”.
Ну и, чтобы окончательно не скатиться в занудство – история научных терминов к этому располагает, – расскажем про слово, на которое в наши дни обычно принято реагировать непроизвольным хихиканьем: член. Еще в 1968 г. словарь Ожегова признавал за ним общее значение “часть тела (чаще о конечностях
[147])”, хотя в этом смысле оно уже тогда употреблялось редко и было невероятным архаизмом: поиск в Национальном корпусе русского языка за 1950–1960-е гг. дал только примеры типа член партии или член семьи. Нынешнее его употребление – сокращение от медицинского термина детородный член, которое является калькой с латинского membrum naturale.
Конечно, это не та латынь, на которой разговаривали древние римляне в помпейских термах, – это стыдливый эвфемизм, придуманный средневековыми врачами. Несомненно, он был в учебниках, которыми пользовался Франсуа Рабле, потому что автор “Гаргантюа” в 6-й главе, где речь заходит о гульфике, использует французскую кальку с этого термина – membre naturel (в переводе Н. М. Любимова, соответственно, детородный член). Мой поиск в Google Books показал, что во французском это был легитимный медицинский термин вплоть до XVIII в., а затем он из употребления вышел – возможно, потому, что прилагательное naturel утратило значение “детородный” (французскому языку XIX–XX вв. оно уже неизвестно).
