— Замолчи! — затыкаю уши руками, неуклюже прижимая перчатки к голове. — Пожалуйста, замолчи!
В груди разрастается паника, на лбу выступает холодный пот. Зачем он это делает? Зачем?
Вдруг Шевцов крепко прижимает меня к себе, и я чувствую спиной рельеф его твёрдой груди. Одной рукой крепко держит за плечи, а вторая медленно скользит к низу живота. Внутри бьет импульс, истощая последние скудные запасы самообладания. Сердце бьётся под самым горлом, где-то в глотке. Шевцов будто сколочен из чего-то твёрдого и нерушимого, стального, пугающего.
Дёргаюсь в его хватке, но, кажется, он даже не обращает внимания мои мышиные усилия. И тут же жалею об этом, потому что чувствую ягодицами его твёрдый член, упирающийся через одежду.
— Надо было трахнуть тебя ещё тогда, когда я тебя купил. Хоть бы толк был какой-то.
Внутри всё леденеет, застывает, индевеет. Холод сжимает внутренности. Не верю. Я помню его взгляд тогда, Алексей не причинил бы мне вреда. Он ведь действительно этого не сделал.
— Ты чувствуешь его? Чувствуешь? — зло рычит Шевцов, вжимаясь ещё сильнее. — Это всего лишь член, бестолочь. Обычный мужской член, понимаешь?
Хватает меня за плечи и резко разворачивает к себе лицом, а я пытаюсь спрятать глаза. Меня уносит в ту жуткую ночь.
Удар хлёсткий и сильный. Щёку обжигает боль. Вкус крови во рту: металл и соль. И хочется выплюнуть, исторгнуть этот отвратный сгусток, да только губы спеклись и не размыкаются.
— Открой рот, сука, — самый крупный из напавших надавливает мне на щёки шершавыми пальцами, от которых воняет сигаретным дымом. Я замечаю его грязные нестриженные ногти. — Под юбку мы тебе не полезем, не хочется мараться. А вот отсосать дадим, так и быть.
Ободранные об асфальт колени нещадно саднят, из ран на свезённых ладонях сочится кровь. Голова гудит, будто что-то пытается проскрести череп изнутри. Меня заволакивает туманом ненависти и страха. Они убьют меня. Точно убьют. Но сначала унизят, опозорят, поиздеваются.
По горлу поднимается тошнота, когда здоровила достаёт свой член и пытается ткнуть мне им в губы. Второй грязно смеётся, удерживая мою голову за волосы на месте. Мне больно и страшно. Отвлекают лишь ногти, которые я вдавливаю в собственную кожу, в раны на ладонях.
Я до хруста сжимаю зубы и зажмуриваю глаза, и снова на меня обрушивается удар.
— Строптивая блядь! — шипит здоровяк, хватая меня за горло. — Посмотрим, как ты откроешь свой рот, когда станешь задыхаться.
Он начинает сжимать горло. В ушах появляется звон. Сначала тихий, но он усиливается. Я цепляюсь руками за руку, сжавшую моё горло, скребу ногтями, но облегчения это не приносит. Красные пятна начинают расплываться перед глазами.
И тут внезапно всё заканчивается. Валюсь на землю, жадно вдыхая живительный воздух. Рядом какая-то возня, рычание и мат. Огромное тело собаки придавило моего главного мучителя и терзает лицо, а другие напавшие пытаются спасти товарища. Пёс рычит и скалится, морщит нос, оголяя зубы, и снова вгрызается в плоть. Рвёт, раздирает, кромсает, давая мне возможность спастись.
— Я знаю, что эти твари сделали с тобой! — Шевцов почти кричит, трясёт меня за плечи. — Ты же мертва с тех пор. Очнись! Выпусти своего зверя, Яна!
22
Воздух врывается в мои лёгкие, резко, как той ночью, заставляя голову закружиться.
— Ты же узнала пса. Этот тот самый, который спас тебя в парке.
Смотрю на сводного брата, понимая, что он прав. Я узнала чёрного гиганта, спасшего мне жизнь. Где-то внутри поняла, что этот пес, что сегодня лёг у ног Алексея — и есть мой спаситель.
— И их я тоже нашёл. Заставил трижды пережить то, что пережила ты. Заткнул их блудливые члены друг другу в глотки.
По телу проходит волна дрожи, потому что я ему верю. Каждому слову. Ведь он не шутит, я знаю, Шевцов действительно сделал то, о чём говорит. Из-за меня. Ради меня.
— Только третьего ещё не нашёл. Но найду. Я тебе слово даю.
Сглатываю. Смотрю в злые, ошалелые глаза и не пойму, что там вижу. Боль, злость, ненависть, жгучий огонь.
— Только от этого легче лишь мне, но не тебе. Ты продолжаешь сидеть в своём коконе боли. Давай же, выпусти уже это!
Алексей толкает меня в плечо. Я отшатываюсь, продолжая поражённо смотреть на него.
— Сопротивляйся!
Новый тычок куда ощутимее. Мне не удаётся устоять на ногах, и я валюсь на пол, больно ударившись плечом, но встать у меня не получается. Шевцов железной хваткой берёт сзади за шею и прижимает ещё ниже. Плечо простреливает болью.
— Больно…
— Больно? А дальше что? Ты должна научиться защищаться, должна научиться бороться.
Я делаю вдох. Мне больно и стыдно. Обидно до желчной горечи во рту. Выровнять надсадное дыхание не получается, но я всё же набираю в грудь воздух. Ты добил меня. Сделал таким же чудовищем, коим являешься сам, Шевцов.
Не знаю как, но мне удаётся вывернуться и вырваться. Может быть, он позволил. Поднимаюсь на ноги, глядя на сводного брата. Воздух горит, моя кожа плавится, внутри всё стекает расплавленным металлом. Я сжимаю зубы и что есть силы толкаю Лекса в грудь. Струны моей души лопаются с мерзким звуком, и я бью ещё раз. Потом ещё. И ещё.
— Давай ещё. Резче, — Алексей движется аккуратно, прикрываясь от моих ударов. — Ты бьёшь вслепую. Хватит ярости. Бей точнее. Дыши ровнее.
Он прав, я бью вслепую. Мне плевать, как и куда приходятся удары. Я просто выплёскиваю все те застаревшие слои, что накопились в моей душе.
За отравленную юность.
За то, что влюбилась.
За то, что бросил одну.
За то, что снова всколыхнул всё это во мне!
Последний удар уходит в пустоту. Ноги подкашиваются, и я падаю на четвереньки прямо посреди ринга. А встать уже не могу. Бронхи сужаются, пропуская воздух со свистом. Где-то на периферии отмечаю, что Шевцов присаживается рядом и кладёт мне руку на спину.
— Не могу… — едва выдавливаю. — Не могу дышать…
— Сейчас.
Лёша поднимает меня, взмокшую и обессиленную, на руки и спускается с ринга. Горло горит, а тело бьёт дрожь.
Шевцов куда-то несёт меня, крепко прижимая к такой же взмыленной груди. Я слышу шум воды. Меня ставят на ноги, и я уже слишком поздно понимаю, что мы в душе. Не успеваю вздрогнуть, как на меня начинает литься вода. Я ожидала, что ледяные струи обожгут, но вода оказывается тёплой и приятной. Она нежит и расслабляет, делает одежду тяжёлой.
Алексей продолжает крепко держать меня, прижимая к груди, гладит по голове и что-то тихо говорит. Но я не могу разобрать — шум воды не даёт.
Происходят странные вещи. Я вдруг глубоко вдыхаю, наполняя лёгкие до отказа, ощущаю невероятную лёгкость, невесомость. Боже, как давно я не чувствовала себя такой свободной!
