Когда перед нами открывается обширный зал с внушительной дырой в полу, я чувствую подкатившую к вискам пульсирующую тяжесть.
Она не имеет ничего общего со страхом.
Это животное ощущение опасности, когда все инстинкты вопят о том, что пора делать ноги.
Площади здесь не больше сотни квадратных ярдов, но из-за темноты — всего четыре сциловых фонаря по периметру и ни малейшего намека на потолок — помещение кажется необъятным.
— Мы прилетели за грузом, а не рассматривать местные колодцы, — Бардо кажется беззаботным, но это все напускное. Под тонкой скорлупкой из безразличия он — сжатая пружина, что готова выстрелить в любой момент.
— И вы получите то, за чем прилетели, — Корэкс стоит так, что я вижу только профиль, а тело укрыто глубокой тенью. — В полной мере.
Спиной чувствую, что в комнату заходит кто-то еще, даже успеваю обернуться, прежде чем тонкая иголка транквилизатора безошибочно попадает в шею и подкашивает ноги, накрывает сознание черным непроницаемым куполом.
Удар и звон. Грохот выстрела и тихий вскрик. Что-то звенит в стороне, будто сциловый клинок воткнулся в камень.
— Не убивать! — голос Корэкса искажается и смазывается. — Нам нужна вся чистая кровь, какую только можно достать!
— С полукровкой что делать?
— В силовые путы ее и ко мне в лабораторию. Она все равно бесполезна для ключа, он ее не примет. Корабль оставьте, где стоит! Если кто-то явится их спасать, то все должно выглядеть естественно.
С трудом разлепляю глаза, но не могу пошевелиться. Оцепенение медленно скручивает мускулы, сдавливает горло холодной когтистой лапой. Взгляд цепляется за Ши, а в груди растекается болезненная стужа, раздирает меня острыми колючками.
Под боком девчонки медленно растекается темное пятно.
Шиповник
Не знаю, сколько времени прошло. Несколько часов?
Несколько дней?
Рану на боку быстро подлатали и обработали. Никакого регенгеля — только простейший антисептик, холодная игла и нить. Хорошо хоть закрыли повязкой после штопки.
Все это я определяю «наощупь», потому что глаза предусмотрительно завязали, и, хотя я меньше всего хочу поддаться панике, но удушливые разрушительные волны становятся все сильнее с каждой бесконечной секундой.
О Бардо и Геранте никто не говорит. Кто-то приходит иногда и дает глоток воды, что-то колет в руку, меняет повязку и уходит.
И все это в гробовом молчании.
Первая же попытка задать вопрос заканчивается хлесткой пощечиной и разбитыми губами. Попытки освободиться приводят только к счесанным до крови запястьям и щиколоткам. Силовые путы впиваются в живот, и кажется, что они вот-вот перережут меня пополам.
Когда ожидание становится невыносимым, а я готова выть от бессилия — повязку снимают. Дают вдохнуть поглубже и осмотреться, в полной мере осознать безнадежность ситуации.
Комнатка крохотная, едва ли больше двадцати квадратных ярдов, заставленная невысокими стеклопластовыми серыми столами, на которых в изобилии громоздились склянки всех форм и размеров. Тут тебе и кубики, и сферы, и пирамиды. В некоторых булькали разноцветные жидкости, другие под завязку забиты каким-то красноватым порошком. С левой стороны громоздятся коробки с, Саджа меня разорви, бумагой.
Обычной такой, сероватой бумагой!
Даже у нас дома давно пользовались инфо-планшетами, а колония точно не считалась самой развитой в галактике.
— Удивлена?
Фокусирую взгляд на стоящем передо мной человеке.
Корэкс. Едко ухмыляется и смотрит так жадно, будто сто лет пленников не видел.
Саджа свидетель, я убью тебя лично, подлая тварь.
Голова тяжелая, а сознание то и дело норовит рассыпаться трухой и осесть на пол. Невыносимо хочется жрать, спать и оказаться подальше от этой долбаной планеты.
И до острой тошноты давит потребность выяснить, живы ли друзья.
Что они сделали с Бардо?
И где Герант?
Внутри щелкает и крутит, распирает во все стороны бессмысленная ярость. Она не позволит мне вырваться, ничем не поможет, но остановить бурлящий горький шквал нет ни сил, ни желания.
Я бы почувствовала, если бы с ним что-то случилось? Я бы узнала о его смерти?
А если я осталась одна?
Дергаюсь, отчего путы только сильнее врезаются в ткань и кожу и шире становится ухмылка врага.
— Вы — особый гость, — тянет Корэкс, а от его голоса веет гнилью и могильным холодом. — Я никогда не думал, что заполучу полукровку.
— Для чего? — вместо жесткого вопроса — глухой хрип. В глотке сухо, как в пустыне, а некто с водой уже давно не приходил.
— Поговаривают, что камкери невосприимчивы к внушению, — он делает шаг в сторону, открыв мне стол за его спиной и черно-синий куб: фут на фут, испещренный ядовито-красными прожилками. Камень пульсировал и искрился, как живой. По шероховатой поверхности прокатывались мелкие волны.
Так подрагивает человеческая кожа, когда под ней бьется сердце.
Во рту неприятно защипало, будто кто-то дал глотнуть соленой воды, а виски сдавило с такой силой, что я невольно вскрикнула.
— Чувствуете, да?!
В голосе Корэкса такое восхищение и благоговение, что кажется — он вот-вот запрыгает на одной ножке и пустится в пляс. Потирая руки, он пристально рассматривает мое лицо, заглядывает в глаза, а через секунду жестко фиксирует голову силовым обручем, не позволяя отвести взгляд от странного камня.
Тонкие губы превращаются в нитки, растягиваются в безумной улыбке, а в глазах — ни капли сострадания, ни единой крупицы здорового рассудка. Там мрак и могильная плесень, ничего больше.
— Не переживайте, — шепчет он, касаясь губами моего уха. — Когда эта штука с вами закончит, вы даже не вспомните своего имени. Страна безудержных кошмаров станет вашим родным домом, единственным пристанищем, а потом…
Он щелкает пальцами прямо перед моим лицо и отступает в сторону.
— Мы запишем все, что вы скажете, а потом вскроем и исследуем. Разве не волнительно?!
— Я убью тебя, сука. Это тоже запиши.
Корэкс презрительно морщится и отмахивается от моих слов, как от надоедливого насекомого.
— Да-да, конечно, — бормочет раздраженно и придвигает стол ближе, чтобы между мной и жуткой каменюкой осталось не больше фута. — Наслаждайтесь. Ни в чем себе не отказывайте, а я пока займусь вашими спутниками.
Значит, они живы. Саджа, только не дай им сгинуть!
Не дай им…
Мысль ломается и крошится, никак не могу ее додумать. Куб притягивает взгляд, распускает в стороны сиреневатое свечение, наполняет воздух сладковатой вонью гнилых фруктов. Чувствует, что перед ним — свежая жертва. Трещинки и разломы мягко пульсируют, выпускают наружу вместе со светом тонкие усики-щупальца.
