Тихо шелестит листва — красная, осенняя, подожженная заходящим солнцем. В воздухе разливается яблочная терпкость и сладковатая горечь влажной земли, тихо шуршит желтоватый камень под ногами. Гладкий, отполированный сотнями тысяч сапог и непогодой.
У небольшого здания неподалеку на скамейке сидит, ссутулившись, пожилой мужчина. В руке — раскрошенный хлеб, а возле ног собралась стайка птиц. В ухе что-то жужжит, а я нащупываю знакомое устройство связи.
Нажимаю и чуть не вскрикиваю от облегчения, услышав знакомый голос.
Но совершенно чужое имя.
— Анна, ты меня слышишь?
Анна?
Язык немеет во рту, ни слова не сказать, а голос продолжает допытываться, слышу ли я его.
— Анна, не молчи!
— Да! — выдыхаю и прикрываю рот рукой, чтобы не застонать от разрывающего меня дурного предчувствия. — Я…слышу.
— Слава Садже, я уже начал волноваться.
И правда. Его голос никогда не был таким взволнованным, как сейчас.
— Дождись меня, не лезь вперед, хорошо?
Куда «не лезть» я не особо понимаю. Вокруг ничего нет, кроме сферического здания из такого же желтоватого камня, как и площадь, скамейки и бесконечных алых деревьев. Проверяю пояс и нахожу незнакомые клинок и пистолет.
Подхожу к скамейке медленно и осторожно. Не знаю, как отреагирует человек на женщину с оружием. Место спокойное, и не думаю, что тут к такому привыкли, где бы это «тут» не находилось.
Будто подтверждая мои мысли, мужчина заговорил. Удивительно мощный глубокий голос никак не вяжется с хрупким старым телом, а по моей спине бегут холодные мурашки. Пакостное предчувствие возится под ребрами, поднимает голову и тихо шипит.
— Наемники у нас редкость, — слабая улыбка кривит тонкие губы, но в запавших водянисто-синих глазах не мелькает ни единой искорки. Взгляд впивается в лицо, не отвернуться.
— Работа приводит нас в самые разные места.
Это не мои воспоминания. Они не могут быть моими. И страхи это не мои.
Ищу глазами ворона и вижу его на ветке над головой.
Зачем ты меня сюда привел? И как куб может показывать то, что случилось не со мной?
Корэкс обещал мне кошмары, но…
Испытывал ли он прибор на ком-то до этого? Наверняка. Что с ними случилось — неизвестно, но судя по его насмешкам и горящему взгляду — подопытные либо сошли с ума, либо вообще не проснулись.
Для чего существует куб? Показывать те моменты, когда ты проявил малодушие? Когда не успел или не спас? Зачем?
Мучить человека виной. Раздавить его, уничтожить.
Но я спасла девочку в трущобах! Я не дала ей погибнуть, пусть это и был всего лишь плод моего воображения и работа куба.
«Поговаривают, что камкери невосприимчивы к внушению…»
Может, дело в этом? Для меня это очевидный сон. Он недостаточно реален, чтобы пробраться под кожу, оставить ощутимый след.
Но почему я вижу сейчас это место?
И как выбраться из ловушки?
— Присаживайтесь, юная леди, — старик хлопает узкой ладонью по скамейке и чуть сдвигается в сторону, освобождая мне место. — Расскажите, что в мире творится, а то я затворником в Драйкосе уже двадцать лет живу.
Сажусь на самый край, и мужчина протягивает мне горсть хлебных крошек. Глаза — два стылых озера, и мне все больше хочется вскочить и бежать, куда глаза глядят.
— Сейчас всех заботит только угроза от камкери, — с трудом выдавливаю слова и стараюсь не терять собеседника из виду, сижу вполоборота.
— Правда? — он так натурально удивляется, будто вообще никогда ни о чем подобном не слышал. — Мне все казалось, что камкери — это миф такой. Пугалка для детей.
— Эта «пугалка» пожирает целые звездные системы, — бросаю немного хлеба птицам, и они благодарно подлетают ближе, чтобы собрать самые лакомые крошки, — кажется, что они вот-вот захватят все, что мы знаем.
— Сильный пожирает слабого, — мужчина кивает, и кажется, что он мыслями далеко-далеко, — это закон природы, разве нет?
— Камкери не созданы природой! Они просто обезумевшие хищники, в них нет ничего естественного.
— Вы так думаете? Когда-то люди ходили на четвереньках, а потом — бах! — и мы уже космические колонизаторы. Мы выживали с насиженных мест целые расы. Разрывали их планеты, уничтожали миры. Но все называют это «прогрессом», и никто — «варварством». Камкери встали на похожий путь, и люди заволновались, завопили о «неестественности». Двойные стандарты, как они есть, вам не кажется?
— Вы так говорите, пока они не стоят на пороге вашего дома.
— И даже когда встанут, я не запру дверь! — хохочет мужчина, — кто знает, какой дар завоеватели могут предложить побежденным? И раз уж мы заговорили о неестественном, — он доверительно наклоняется ко мне и нос щекочет запах собачьей шерсти и тления. — Среди людей тоже достаточно неестественных тварей. Их вы не уничтожаете, вернее, делаете это не так остервенело.
От этого странного разговора болит голова, а мысли барахтаются в липком вязком сиропе. Я медленно запутываюсь в невидимой паутине чужих слов и не могу найти выход.
— Камкери пришли питаться, — вдруг говорит мужчина, — как и люди пришли до них. Как когда-то до людей приходили юлад-канай, пожиратели звезд, что построили транспортные врата в тысячах звездных систем. И кто-то придет после камкери. Это вечный, неизбежный круг пожирания.
Поднимаюсь на ноги, а голову ведет, мир расплывается перед глазами.
— Вы — милая девушка, — голос мужчины ломается, искажается, будто кто-то его душит. — Но зря вы сюда явились. Я вас, охотников, за версту чую.
От первого удара я уворачиваюсь и чуть не растягиваюсь на земле. Мой собеседник неуловимо меняется: вытягивается на добрых два фута, раздается в плечах, а пальцы теперь увенчаны пятидюймовыми когтями. Губы расходятся в стороны, вспухают, обнажая мощные серповидные клыки, а из багровой глотки вылетает лай вперемешку с воем.
Взмах такой стремительный, что я едва успеваю выставить перед собой клинок. Сила удара подгибает ноги, кажется, что тварь вобьет меня в землю по пояс.
— Анна!
Зверь поворачивается, а красный росчерк выстрела прошивает поросшие жесткой бурой шерстью плечо и бок. Тварь едва ли замечает раны, рвется вперед, победно воет и встречает новый выстрел грудью, но не останавливается, летит над землей, едва касаясь лапами камня.
Валит стрелка, а у меня в горле сохнет, когда я вижу его лицо.
— Герант…
Ни секунды на размышления, ни единого лишнего движения.
Тварь как раз замахивается, когда я запрыгиваю на широкую спину и вгоняю клинок в твердую плоть.
А через мгновение когтистая лапа уже отдирает меня, как клеща, и сдавливает так, что ребра предательски трещат, а в горле булькает теплая кровь.
