— В те далекие дни Макдоналды верили в злобных гоблинов, живущих в холмах, и в то, что рядом с ивами и дубами в Ахнакоре обитают добрые феи.
— Хотелось бы мне увидеть хоть одну! — восклицала Леона.
— А когда приближалась беда, — продолжала ее мать, — ночью приходил Большой Человек, коровы вырывались из загонов и бежали вверх по крутому склону холма с ужасающим мычанием и ревом, а крики людей, которые должны были скоро умереть, раздавались в темноте, даже если сам человек еще был жив и сидел у костра.
Леона дрожала от страха, но все равно просила маму продолжать рассказывать ей о приметах, в которые верили Макдоналды.
— Тогда жили люди, мужчины и женщины, у которых был «дурной глаз», — вела свое повествование миссис Гренвилл, — а еще те, кто мог видеть сквозь землю или, например, то, что происходит очень далеко от них. Они могли сказать, что творится в этот момент по ту сторону гор!
— А еще, наверное, были те, кто мог предсказывать судьбу? — спросила тогда Леона, уже зная ответ, но желая послушать об этом еще раз.
— У них был Оракул, который мог предсказывать будущее по отметинам на кости.
— Это, наверное, еще более занимательно, чем гадание на картах, которым промышляют цыгане!
— Такое гадание было более точным, — признавалась миссис Гренвилл. — И все верили ясновидящим, хотя гораздо более разумно было не спрашивать о своем будущем — ведь ничего хорошего из этого не выходило.
«Я не ясновидящая, — думала сейчас Леона, — но, возможно, из-за того, что я наполовину шотландка, я более чувствительна к окружающей атмосфере, чем другие люди».
Она посмеялась над собой.
«Хотя, пожалуй, у меня просто слишком богатое воображение!»
Но ведь почувствовала же она, когда лорд Стрэткарн держал ее на руках, что может довериться ему и что он защитит ее от любых неприятностей.
Когда она думала о времени, проведенном в его замке, то сознавала, что ситуация была довольно странной: молодой девушке пришлось одной остаться в замке с молодым человеком. Тем не менее она не испытывала там никакой тревоги и чувствовала себя прекрасно.
Но здесь, в замке герцога Арднесского, все было совсем иначе, Леона ощущала что-то пугающее, но не могла определить, что именно настораживало ее.
Собравшись с духом, она заставила себя больше не думать ни о чем и попыталась читать книгу.
Но вместо этого стала прислушиваться к тишине, нарушаемой только пением птиц за окном, осматривать спальню, которая, несмотря на размеры и роскошь обстановки, была довольно обычного вида.
— Ах, если бы только мама была здесь! — снова вздохнула она и подумала, что мать обязательно поняла бы все ее тревоги.
Страхи, однако, прошли, когда миссис Маккензи и служанки наполнили для нее ванну и, после того как она вымылась, одели ее в одно из новых вечерних платьев.
Это было самое прекрасное платье из всех, которые она когда-либо видела.
Огромный кринолин пышно расходился в стороны от ее узкой талии, и Леона с восторгом смотрела на юбку с оборками и воротник, расшитый камнями, похожими на бриллианты.
— Вы превосходно выглядите, мисс! — воскликнула миссис Маккензи. — Как будто собираетесь на самый настоящий бал, а не на обычный ужин со стариками!
— Более прекрасного платья просто невозможно себе представить, — радостно сказала Леона.
— Его светлость будет очень доволен, что оно вам так нравится.
Леона шла по коридору, разглядывая себя во всех зеркалах и немного смущаясь.
Она старалась не мечтать о том, чтобы лорд Стрэткарн увидел ее одетую так красиво, а не в том простом платьице, которое было на ней вчера вечером, когда они ужинали вместе.
Девушка уже поднялась по лестнице и собиралась войти в комнату герцога, где, по словам миссис Маккензи, все гости должны собраться перед обедом, когда вдруг услышала в холле чьи-то голоса.
Она посмотрела вниз через каменную балюстраду и увидела герцога, великолепно выглядящего в парадном килте. Он разговаривал с мажордомом, который сопровождал ее сегодня утром, когда она только приехала.
Мажордом что-то показывал герцогу.
Леона уже собралась отвернуться, чтобы они не подумали, будто она сует нос в чужие дела, но тут заметила в руке этого человека свое письмо, написанное лорду Стрэткарну.
Они определенно обсуждали это письмо, но из-за того, что разговор шел на гэльском, который Леона знала не слишком хорошо, она не могла понять, что именно они говорят.
Пока девушка ждала, размышляя о том, насколько неприлично со стороны мажордома показывать герцогу ее личные письма, она увидела, как его светлость взял письмо, пересек холл и бросил конверт в огонь, горящий в большом открытом камине.
Она была так ошеломлена, что какое-то время даже не могла пошевелиться или хотя бы осознать увиденное.
Но как только пламя охватило письмо, собираясь его уничтожить, герцог повернулся к лестнице и Леона, словно инстинктивно желая защитить себя, сдвинулась с места.
Быстро и бесшумно поспешила она по устланному ковром полу в гостиную герцога, прежде чем он сам дошел до поворота лестницы.
Она дрожала от гнева, но гнев умерялся страхом, поселившимся в ней с того момента, как она увидела замок герцога.
Теперь Леона знала, что такое страх — страх не иметь возможности убежать отсюда, быть здесь во всех отношениях узницей.
Стараясь успокоиться, она подошла к окну, из которого открывался вид на море.
— Вы пришли рано! — услышала Леона голос герцога за спиной.
— Да, ваша светлость.
Она с усилием повернулась и сделала несколько шагов к нему.
— Я надела еще одно из тех прекрасных платьев, которые вы подарили мне. Не знаю, как выразить вам свою благодарность. У меня никогда еще не было ничего столь элегантного.
— Очень рад, что оно вам нравится, — произнес герцог, — и, конечно же, это платье вам очень к лицу, но, на мой взгляд, к нему требуется некоторое дополнение.
— Дополнение? — удивилась Леона.
Герцог вынул из кармана своего вечернего жакета маленькую бархатную коробочку.
Леона в волнении взяла ее из его рук.
— Это подарок. Надеюсь, он вам понравится.
Герцог говорил ободряюще, как если бы разговаривал с боязливым ребенком.
Леона открыла коробочку.
Внутри было жемчужное ожерелье, маленькое, но очень изысканное. Идеальное украшение для молодой девушки.
— Но я… не могу принять… этого! — воскликнула она.
— Ожерелье принадлежало моей жене, — сказал герцог, — и поскольку она так любила вашу матушку, то, думаю, была бы счастлива подарить это вам.
