Помолчав, Эйб ответил:
— Поручил Джозефу.
Грэйния подумала и вспомнила высокого молодого человека, который вроде бы приходился родственником Эйбу.
— Ты уверен, что Джозеф справлялся и в доме, и на плантациях? — задала она новый вопрос.
Эйб не отвечал, и Грэйния сказала настойчиво:
— Эйб, расскажи мне, что произошло. Ты от меня что-то скрываешь.
— Хозяин не живет в «Тайной гавани» два года! — решился, наконец, Эйб.
Грэйния остолбенела.
— Не живет в «Тайной гавани»? Тогда где же… Она умолкла, не окончив фразу. Эйбу незачем было отвечать на невысказанный вопрос.
Она и так поняла, где жил ее отец и почему они сразу направились в дом Родерика Мэйгрина, а не к себе.
— Хозяин одинокий остался, как хозяйка уехала, — проговорил Эйб, словно он должен был принести извинения за того, кому он служил.
— Я могу это понять, — еле слышно произнесла Грэйния, — но почему он поселился у этого человека?
— Мистер Мэйгрин все приходил и приходил к хозяину, — ответил Эйб. — Потом хозяин говорит: «Уеду туда, где есть с кем поговорить». И уехал.
— А ты не поехал с ним?
— Я присматривал за домом и плантациями, леди, но год назад хозяин послал за мной.
— Ты хочешь сказать, что за домом и плантациями никто не следил уже больше года?
— Я приезжал, когда можно, — ответил Эйб, — но хозяин во мне нуждался.
Грэйния вздохнула.
Понятно, что отец, как и мать, считал Эйба незаменимым, но трудно поверить, что отец мог просто запереть дом, бросить плантации на произвол судьбы и пьянствовать с Мэйгрином.
Но что толку размышлять об этом сейчас? Матери именно этого и следовало ожидать, если она оставила мужа одного, без близких по духу людей.
«Нам не следовало уезжать», — подумала она.
Но ведь мать увезла ее в Лондон ради нее самой, ради того, чтобы там дочь получила образование, которого не могла бы получить здесь, на острове. Грэйния должна быть вечно благодарна матери за это.
В Лондоне она узнала многое — и не только из книг.
И все же она испытывала неприятное чувство при мысли о том, что отец заплатил за этот опыт не деньгами, но одиночеством и вынужденной необходимостью искать общества человека, который оказывал на него такое скверное влияние.
Однако теперь уже поздно каяться. Когда отец присоединится к ней, прежде всего надо подумать, как обезопасить себя на время восстания, если оно так уж серьезно.
Когда острова переходили из рук в руки — а это происходило регулярно в последние годы, — всегда находились плантаторы, терявшие свои владения и деньги, если не самую жизнь.
Но после первых приступов радости и восторга рабы неизменно обнаруживали, что всего лишь поменяли одного жестокого надсмотрщика на другого.
«Может, все не так страшно», — попыталась утешить себя Грэйния.
Чтобы переменить тему, она сказала Эйбу:
— Нам повезло, что по пути на остров нам не повстречались французские корабли или даже пираты. Я слышала, что Уилл Уилкен забрал у мистера Мэйгрина свиней, индюков и убил одного из слуг.
— Пират — плохой человек! — заявил Эйб. — Но на большие корабли не нападает.
— Это правда, — согласилась Грэйния, — но матросы на нашем корабле говорили, что такие, как Уилкен, нападают на грузовые суда, а это очень плохо для тех, кто нуждается в продовольствии, и для тех, кто теряет деньги, нужные для покупки товаров.
— Плохой человек! Жестокий! — пробормотал Эйб.
— Уилл Уилкен — англичанин, а я слышала, что есть еще какой-то француз, но ведь его тут не было до моего отъезда в Англию.
— Нет, тогда не было, — сказал Эйб.
Он произнес эти слова вроде бы неохотно, и Грэйния, прежде чем заговорить снова, повернулась и внимательно поглядела на него.
— Кажется, этого француза зовут Бофор. Ты о нем что-нибудь знаешь?
После довольно долгой паузы Эйб сказал:
— Влево на тропинку нам поворачивать, вы, леди, езжайте первая.
Грэйния повиновалась, удивляясь про себя, с чего это Эйб не пожелал говорить о французском пирате.
Когда она была маленькая, пираты казались ей ужасно интересными, несмотря на то, что рабы дрожали при одном упоминании о них, а принявшие католичество даже крестились.
Отец над пиратами подшучивал, заявляя, что они совсем не так страшны, как о них рассказывают.
— Суденышки у них совсем маленькие, и они не смеют нападать на большие корабли, — говорил он. — Они всего-навсего мелкие воришки: там украдут свинью, здесь — индюка и редко причиняют больший вред, чем цыгане или бродячие лудильщики в Ирландии, которых я видел мальчишкой.
Эйб и Грэйния продолжали путь, и теперь дорога стала девушке знакомой; она узнавала купы пальм и великолепные пойнсеттии, выраставшие на острове больше сорока футов в высоту.
Лунный свет мало-помалу делался менее ярким, побледнели и звезды, словно спрятались во тьму неба.
Близился рассвет, бриз уже тянул с моря, унося с собой застоявшийся тяжелый воздух из зарослей тропических растений, которые возвышались по обеим сторонам тропы, словно зеленые скалы.
Но вот джунгли остались позади, и путники выбрались на плантации, принадлежащие отцу Грэйнии.
Даже при все более тускнеющем лунном свете она видела, насколько все пришло в запустение. И тут же заметила себе, что излишне придирчива.
Грэйния чувствовала теперь запах мускатного ореха, корицы и чеснока, а также тимьяна, который, как ей помнилось, всегда продавался в пучках вместе с чесноком.
Ей казалось, что она распознала и запах семян тонка
[2]
; эту культуру отец выращивал, потому что она была не слишком трудоемкой.
«Пряности с островов», — с улыбкой подумала Грэйния, разобрав и запах красного стручкового перца пименто, который Эйб показал ей, когда она была еще совсем маленькой; этот перец как бы вобрал в себя ароматы корицы, мускатного ореха и гвоздики, потому ему и дали такое название: «все пряности».
Занялась заря, небо стало прозрачным, и Грэйния разглядела на его фоне крышу своего дома.
— Вот он, Эйб! — с внезапным воодушевлением воскликнула она.
— Да, леди. Но вы не обижайтесь, он пыльный. Женщины скоро все уберут.
— Да, конечно, — согласилась Грэйния.
Но она поняла, что отец вообще не собирался отвезти ее домой. Он имел в виду, что они оба останутся в доме у Родерика Мэйгрина, и если бы не восстание, она, Грэйния, без всякого сомнения, была бы немедленно выдана замуж, что бы она ни говорила и как бы ни протестовала.
