— Вам сейчас, наверное, не до работы, — произнесла она осторожно. — Может, помочь чем-то?
— Нет, Алена, идите к себе, — Катерина чувствовала себя, как чайник, который вот-вот закипит.
Секретарша бросила на нее обиженный взгляд, но, так и не придумав повод задержаться, вышла.
Катерина опустилась за стол. Запах кофе уже распространился по всему кабинету и навевал воспоминание о том дне, когда она пришла на работу в спортивном костюме, и Максим собственноручно готовил его для нее. Сейчас за чашку этого напитка она была готова отдать все на свете.
Она положила перед собой письмо и тяжело вздохнула, как ныряльщик перед рискованным погружением в самую пучину моря. Страшно подумать, от этой бумажки зависело все ее будущее.
«Здравствуй, Катерина», — прочитала она, и сердце ее тревожно забилось. Обращение было официальным, и это вряд ли предвещало что-то хорошее.
«Мне многое нужно было тебе сказать, но ты не захотела слушать. Я тебя не виню. Это твое право — решать, какого человека ты хочешь видеть рядом. И если статус для тебя в приоритете — это тоже твое право. И все-таки просто уехать и ничего не сказать было бы неправильно».
На глаза Катерины навернулись слезы. Значит, он все-таки считает ее обманщицей. Женщиной, которая способна играть с чувствами других ради денег, карьеры, власти. Дрожащей ладонью она вытерла соленые капли и снова сконцентрировалась на письме.
Но делать это становилось все труднее. Строчки словно ожили. Они как будто задались целью не дать ей прочитать написанное. Словно мстили за человека, который старательно выводил их, терзаясь от обиды, но не позволяя себе ни в чем обвинить ту, которую считал предательницей.
«Спасибо, — писал Максим, — за то, что была такой непредсказуемой и милой. На работе — сдержанный и серьезный сотрудник, в немецкой забегаловке — страстная танцовщица А потом ты так трогательно прижалась ко мне ночью, и я понял, что ты можешь быть нежной… Я предпочитаю думать, что это была не игра и что для тебя эти отношения тоже что-то значили.
Мне нравилось раз за разом открывать в тебе что-то новое. Жаль, что я так и не услышал, как ты поешь. Уверен, в этот момент ты показала бы мне еще какую-то свою грань.
Я ни в чем не виню тебя. Наверное, можно было бы попытаться что-то восстановить, когда победа оказалась за мной. Но мне хотелось бы видеть рядом ту, что останется со мной, что бы ни случилось. И я тоже имею на это право.
Спасибо за все, что было. Желаю тебе счастья, в чем бы оно ни заключалось.
Прощай».
Последнее слово не оставляло никаких сомнений. Максим больше не хочет ее видеть. Катерина чувствовала себя так, словно ее сжигали на костре. Только полыхало пламя не снаружи, а внутри.
Ее обдавало жаром, все горело, и было очень больно. Ее страдания были не метафорическими, а самыми настоящими, физическими, словно внутри и правда все было уже опалено огнем. Тело ныло, ноги и руки мелко дрожали, а на лбу выступили капельки холодного пота.
— Нет, — прошептала она пересохшими губами, — ты не так все понял…
Сидеть на месте она больше не могла. Найти, объяснить, прильнуть к его груди. Нужно было что-то делать. Нужно торопиться…
Катерина аккуратно сложила письмо и убрала его в сумочку. Этот листок бумаги теперь имел для нее особенную ценность. Она не рассталась бы с ним ни за какие богатства.
Еще не зная, что будет делать и куда пойдет, она резко поднялась, но тут же качнулась и схватилась за край стола. Пространство в одну секунду наполнилось непонятными фиолетовыми мыльными пузырями. Они летали вокруг нее, словно хотели запутать, закружить, заставить забыть.
Катерина вытянула руку, стараясь разогнать их. Но в этот момент в глазах потемнело, и она без сознания рухнула на пол.
41
Открыв глаза, Катерина долго не могла понять, где она находится. Тесное помещение с выкрашенными в совершенно не жизнерадостный желтый цвет стенами, было ей не знакомо.
Все тело ломило так, словно она последние сутки провела в спортзале, тягая неподъемные штанги, и растянула все мышцы сразу. Но больше всего болела голова. Она казалась Катерине такой тяжелой, что даже мысли не возникало поднять ее.
Лежать было неудобно. Узкая кровать и жесткая маленькая подушка словно сговорились, чтобы сделать ее положение невыносимым.
— Ну, наконец-то, — услышала она где-то рядом женский грубоватый голос.
Тут же на кровать рядом с ней опустилась грузная пожилая дама в белом халате.
— Эх, и молодежь пошла, — ворчала она. — Сидят в своих офисах до посинения, так что только на носилках их оттуда выносить. Хорошо хоть не вперед ногами.
В эту секунду Катерина вспомнила все. Свое возвращение на работу, письмо Максима, его последнюю строчку. «Прощай». Она слабо застонала, не в силах справиться с нахлынувшей тоской.
— Ну теперь то стони не стони, а лечиться придется долго, — продолжала женщина. — И ведь куда тебя понесло с гриппом-то, Теперь крепись, лечиться придется долго.
Но крепиться Катерине не хотелось. Ей вообще больше ничего не хотелось. Только чтобы ее оставили в покое и позволили лежать и целыми днями смотреть в сероватый потолок, иногда проваливаясь в тяжелый липкий сон. Это приносило ей временное облегчение.
Она не знала, сколько времени провела в больнице. Не следила за тем, как ночь сменяет день. Только поеживалась каждый раз, когда в палату входил молодой врач.
— Ну, какие у нас сегодня новости? — каждый раз спрашивал он, врываясь в ее унылое пространство откуда-то извне, оттуда, где полным ходом шла жизнь, где люди продолжали ходить на работу, строить планы, влюбляться, радоваться.
— А новостей у нас опять никаких, — мрачно констатировал он после осмотра.
По утрам Катерине неизменно приносили кашу. Такую же пресную и склизкую, какой была теперь вся Катеринина жизнь. И каждый раз уносили ее нетронутой. Ни такая каша, ни такая жизнь не были ей нужны.
Посетителей к Катерине не пускали, и это радовало. Видеть никого не хотелось.
Она уже свыклась с постоянной болью, которую не заглушали никакие лекарства, с неудобной постелью. Ее даже не пугало, что так и пройдет вся ее жизнь.
Не хотелось возвращаться домой, не тянуло выйти на улицу и вобрать в легкие свежий воздух, не испорченный запахом лекарств. К чему все это? Смена декораций ничего не изменит. Чувство тоски и безысходности, прочно поселившиеся в ее душе, все равно никуда не денется.
Катерина ничего не ждала, ни на что не надеялась. Она просто лежала и вспоминала рукописную букву «П» с размашистой закорючкой, «р» с длинной палочкой, пузатую насмешливую «о». Они выстраивались друг за другом, образуя самое страшное слово в мире — «прощай».
— Опять ничего не съела? — санитарка сокрушенно покачала головой, забирая с тумбочки тарелку с обедом. И, тяжело вздохнув, вышла.
