Потому что была опустошена.
Потому что нуждалась в тишине и поддержке, как еще никогда в своей жизни. И дать ее мне мог только один человек.
С самого детства, когда я слышала о том, что мужчина должен быть таким, чтобы женщина за ним чувствовала себя, как за каменной стеной, я представляла своего папу. Высокого усатого мужчину с вечно серьезным выражением лица.
Люди, не знающие его, наверно думали, что мой отец строгий и очень пресный человек. Эдакий довлеющий домашний тиран, у которого все ходят по струнке и стараются громко не дышать, когда глава семейства изволит покемарить часок на веранде после обеда. И для всех незнакомых людей он, бывший глава санэпидемстанции целого региона, и правда был таким… но мы-то знали, что вся эта строгость была напускной! Являлась маской, под которой он прятал тонну сарказма и море хорошего чувства юмора.
Папа не злился, папа никогда не ругался. Это к нему мы все бегали за спасением от маминого причитающегося за дело ремня и справедливостью в детских спорах и ссорах. Это папа всегда готов был выслушать, купить мороженое и поддержать короткой, но емкой речью, иногда включавшей в себя всего пару слов.
«Пап, меня Мишка Носов дразнит лопоухой!» −
«Ну и дурак. Замуж будет звать − не соглашайся».
«Пап, я провалил отбор в сборную по шахматам» − «Отлично! Значит ты все-таки найдешь себе девушку и когда-нибудь съедешь от нас».
Да, мой отец всегда мог найти свет там, где казалось, что царит одна лишь тьма… именно это мне и нужно было сейчас. Чтобы посмотреть на ту катастрофу, что разыгралась в моей жизни со стороны, и найти путь к спасению.
Я приехала к родительскому дому уже ближе к вечеру. Расплатилась с таксистом и, убедившись, что тот, разворачиваясь на нашей узкой дачной улочке, не помял клумбы соседки бабы Даши, пошла к высокой скрипучей калитке, увешанной широкими изумрудными листьями дикого хмеля.
Я шла к дому по дорожке, выложенной папой из крупной гальки, и придумывала, что же скажу ему, но любая полуправда, составленная и так, и эдак, казалась мне убогой. Папа на раз раскусит меня и тогда все же придется рассказать ему правду, какой бы невероятной она ни была.
Мне отчаянно нужен был его совет, но я не представляла, как рассказать ему о том, что произошло со мной после празднования их с мамой годовщины.
И ведь жуть, что произошло! Кому другому рассказать − в психушку позвонят и санитаров мне вызовут!
К моему удивлению дом оказался пустым − ни мамы, ни моих сестер, которые предпочитали проводить время с детьми здесь, а не в своих городских квартирах. Ни даже Игоря, который вернулся в свою детскую комнату после развода, лишившего его, как говорил мой брат, − квартиры, машины и веры в бескорыстную любовь.
Но мне все же повезло.
В окно кухни я увидела папу, сидевшего на лавочке под цветущей яблоней. Он сосредоточенно читал газету… да, да! Несмотря на подаренные ему большой планшет и книгу с электронными чернилами, он упрямо продолжал выписывать их на наш адрес и очень возмущался, когда на нашем участке сократили часы работы почтальона, который вместо трех раз в неделю стал разносить почту и корреспонденцию всего один.
Предчувствуя разговор долгий и тяжелый, я заварила ему и себе чай с ромашкой, по маминому рецепту − с веточкой розмарина, поставила заварник с двумя чашками на деревянный поднос и вышла в сад.
Услышав мои шаги, он кратко поднял взгляд поверх своего увлекательного чтива и, только когда я подошла ближе и села рядом, опустил на колени газету. Сказал без тени улыбки:
− А я думаю, что за красотка ко мне идет? Хотел сказать, что женат и в компании не нуждаюсь, а это Алиска моя. Надо матери сказать, чтобы очки мне новые купила, того и гляди Игоря с кем-нибудь спутаю.
− Игоря? Спутаешь? − усмехнулась я, припоминая долговязого брата, маниакально блюдущего рельефность собственного тела. − И с кем же? С грабителем?
− Типун тебе на язык. Дедов карабин, знаешь ли, все еще готов к бою, а вот руки уже не те. Могут и дрогнуть.
Сказал серьезно, в своей манере, а я не удержалась и фыркнула от смеха.
Помолчали.
Наверно у меня на лице все было написано, потому что, вместо того чтобы еще пошутить о чем-нибудь, папа аккуратно тронул меня за плечо и спросил, заглянув мне прямо в глаза.
− Случилось что, дочка?
Я поджала губы, едва сдержав подступивший комом к горлу громкий жалостливый всхлип. И глаза как-то сразу защипало… так, что пришлось на запястьях натянуть рукава кофты и промокнуть ими влагу, предательски выступившую на ресницах.
Еще помолчали.
− Ммм… − довольно протянул папа, дождавшись, когда я взяла верх над нахлынувшими эмоциями, и, подняв чашечку с горячим напитком, потянул носом его аромат. − Мамин чай. А конфЭтка есть?
− Конечно! − прохрипела я севшим от слез голосом и полезла в карман кофты. Выложила на поднос прихваченную из вазы у холодильника горсть «Мишек на севере», его любимых.
− Ох, ну все − я весь твой. Что нужно? Женишку твоему лещей навешать? Ты не стесняйся, если нужно, можем взять на дело сразу и Игоря, и дедов карабин. Ну, чтоб наверняка.
И как ведь он так сразу понял, о чем мое сердце болело! Вот только бы если все так просто решалось… при помощи Игоря и дедушкиной винтовки.
− Не поможет, пап. Если бы помогло, я б его сама, вот этими вот руками!
− Ишь, какая кровожадная! − похвалил отец и громко отхлебнул чая. − Рассказывай.
Рассказала. Но всю правду все равно ему открыть не смогла. Мне было стыдно и за вранье по поводу фотошопорожденного Ильи Краснова, и за то что привязался ко мне не какой-нибудь демон, исполняющий желание в обмен на бессмертную душу, а инкуб-совратитель, всю дорогу настойчиво пытавшийся овладеть мной по-своему.
Ну, вот как о таком расскажешь, если до сих пор стыдливо прикрываешь глаза, когда смотришь кино с родителями, где на экране целуются?!
Я убрала из случившейся со мной истории всю эту божественно-магическую подоплеку, но оставила без изменений портрет весьма похотливого и эксцентричного богача, неведомо почему помешавшегося на моей скромной персоне.
− У него ничего святого нет, пап. Он ее заставил, понимаешь? А у Катьки брат, ты же помнишь… это так низко!
Выслушав меня, папа нахмурил кустистые брови и недовольно поджал губы под усами. Посмотрел на чашку с чаем, что держал в руке так, будто она одна была виновата во всех моих злоключениях. А я следила за каждым его движением и ждала, что сейчас… вот сейчас он вынесет свой вердикт моей запутанной истории. Скажет как отрежет, и я, наконец, пойму что делать с этим моим ожившим ночным кошмаром!
− Нда… − изрек он и поставил чашку на поднос. − Это я во всем виноват, Алиска.
