– Нет. Я пошел в обход, по дороге.
Джоанна недовольно цокает языком.
– Не надо было так делать, Джеймс. Какой-нибудь водитель мог не заметить тебя в темноте.
– Но я-то увидел бы машину и отошел, – резонно возражает он.
– Нужно всегда говорить, если ты куда-то идешь, – напоминает Джоанна. – Саймон с ног сбился, разыскивая тебя по всей деревне.
– Что-то я его не слышал. Не особенно он, наверное, и старался.
Похоже, мальчик затаил обиду.
– Мне понравился дом, – говорю я, пытаясь сменить тему. – Только как Саймон теперь будет, вдалеке от Лондона и аэропортов?
– Ну, он мог бы столько не разъезжать, а чаще использовать «Скайп». Он даже подумывает завести собаку.
– Что ж, хорошие новости, – отвечаю я.
Только как это соотносится с нашим разговором на кухне? Или ей Саймон говорит одно, а мне другое? И что он вообще делает в своих поездках?
Не желая продолжать разговор, Джоанна включает радио, чтобы заглушить звуки приставки Джеймса с заднего сиденья.
Глава 24
Не могу уснуть. Нервы совершенно расшатаны, вздрагиваю от каждого звука. Стоит чему-то бухнуть в трубах – и я словно опять распростерта на полу, голову раскалывает невыносимая боль, а убийца смеется, стоя надо мной. Чтение только усугубило ситуацию. Я знаю теперь, что психопаты жаждут признания и внимания, так что убийца наверняка будет крутиться поблизости, следя за полицией и ожидая моего ареста как подтверждения успеха своего блестящего замысла. От мысли о том, что этот человек где-то рядом, что он наблюдает за событиями и пытается ими манипулировать, у меня мурашки ползут по коже. Я притащила из сарая топор и держу его под рукой, съежившись на диване под одеялом. Шторы на окнах задернуты, телевизор включен на малой громкости, чтобы было не так страшно.
Однако в душе нарастает и злость. Как кто-то посмел сделать такое со мной, с Джоанной, с Джеймсом?! И ведь это один из наших знакомых, который за что-то нас ненавидит. Ему известно о моей прозопагнозии и тревожности; по его расчетам, мое состояние делает меня слабой и гарантирует его безопасность.
Опрокинув бокал шираза, я сжимаю зубы. Нет, я не позволю негодяю уйти от возмездия!
Сказать-то легко… Где-то в уголке разума поселяется коварный шепоток, сочащий отраву сомнения и подтачивающий мою решимость. Однако я заглушаю его – первый шаг уже сделан: взяв книги в библиотеке, я вооружилась знаниями, а знание дает силу.
Джинсы сползают с бедер, приходится найти пояс. Я вспоминаю, что у меня было золотое обтягивающее коктейльное платье с вырезами на талии – сейчас бы оно село на меня как влитое. Правда, Джоанна, как я не без улыбки подозреваю, давным-давно отдала его вместе с другими моими нарядами для вечеринок в благотворительный фонд. Однако если я похудею еще хоть немного, вид у меня будет совсем ужасный. Все же надо позавтракать как следует – яйца, тосты и чай. Я ем стоя, над раковиной, глядя в окно. В саду ищут червяков черные дрозды, а пара жирных голубей расхаживает по крыше сарая.
Мое внимания привлекает какое-то движение – на соседнем участке мужчина возится с бамбуковыми шестами и бечевкой. Кроме как Аланом быть ему некем, тот любит держать свой сад в порядке. Хотя время едва восемь утра, я натягиваю пальто и выхожу на улицу. К моему приятному удивлению, дувший вчера холодный ветер стих, утреннее солнышко как-то даже начинает пригревать. Алан, когда я окликаю его по имени, просияв, с готовностью бросается ко мне через грядки. На нем заляпанные грязью резиновые сапоги и бейсболка. У меня, пока я добираюсь до изгороди, промокают ноги и штанины внизу. Рано или поздно придется взяться за газон. Вообще садом занималась Джоанна, хотя стричь траву она нанимала какого-то студента из дома двадцать восемь. Еще бы узнать, кого именно…
– Болтаем через забор, как две старые кумушки, – замечает Алан. – Решил вот заняться сегодня бобами и горошком, а то весна уже чувствуется по-настоящему. Говорят, к следующим выходным будет до двадцати градусов.
Он продолжает в том же духе еще некоторое время – где он собирается высадить душистый горошек и как борется со слизнями кофейной гущей, которую берет в одном городском кафе, – пока до него наконец не доходит, что мне, наверное, тоже есть что сказать, и я подошла не просто так поболтать.
– Я хотела попросить кое о чем, – смущаясь и краснея, говорю я. Мне неловко обращаться за одолжением, и я с трудом заставляю себя выдавливать слова. Зато Алан буквально расцветает, как будто я удостоила его высочайшей чести – при том, что он еще даже не знает, о чем речь.
– Нельзя ли немного попользоваться вашим компьютером? Наш забрала полиция, и… – Я собираюсь продолжить – мол, я быстро, но если откажете, то не обижусь и прочее, – однако он, не дослушав, тут же соглашается. Снова переведя разговор на свое, Алан показывает жестом, чтобы я пролезла через дыру в изгороди, и обещает приготовить кофе, пока компьютер загружается.
Я с удивлением понимаю, что, видимо, у нормальных людей обычно все так и происходит. Они просто просят о чем-нибудь, и другие с радостью помогают. Никто не лезет из кожи вон, не мучается над выбором слов и не думает, чем отплатить за пустяковое одолжение. Один дает – другой принимает, ничего особенного. Для меня это буквально откровение. Насколько же я осложнила себе жизнь, отгораживаясь от людей…
Следуя за Аланом через его участок, я оглядываюсь на наш дом. Отсюда отлично просматривается комната Джеймса, да и в ванной, несмотря на матовое стекло, видны все флаконы шампуня… Делаю себе мысленное напоминание всегда опускать жалюзи.
Входя, я снимаю у задней двери промокшие кроссовки и носки. Алан, не слушая моих возражений, берет их, чтобы положить сушиться на отопительный котел. Кухня здесь не обновлялась с момента постройки дома, столешницы в царапинах, дверцы шкафчиков обшарпаны и потерты. Окна запотели от испарений, все свободные поверхности чем-то загромождены – ящиками с помидорной рассадой, кипами газет, коробками с патронами для дробовика. На столе изящно ест из своей миски сухой корм кошка. Джоанна никогда и в рот не брала ничего, что приносил нам Алан. «Это на ваш страх и риск», – говорила она нам с Джеймсом, когда мы принимали от соседа блинчики или домашний бузинный лимонад. Надо будет сказать ей, что она была права, думаю я – и тут же вспоминаю, что поведать про кошку уже некому. Горе вдруг накатывает на меня с такой же силой и болью, как в самое первое утро.
Алан, конечно, ничего не замечает. Он наконец заварил кофе (я тайком снимаю пару кошачьих волосков с ободка кружки) и, по-прежнему треща без умолку, со щенячьим восторгом тащит меня через весь дом. Компьютер стоит в выходящей на улицу комнате, превращенной в кабинет. Здесь холодно, окна текут, обои – бледные розочки и серебристо-серые полоски – вздулись от сырости. Из мебели только большой стол и офисное вращающееся кресло. Мне вдруг вспоминается одна из моих первых скоротечных работ в Лондоне. На рождественской вечеринке я оседлала сидевшего на таком классного парня, менеджера по продажам, и мы неистово закрутились – его лицо в моем декольте, ладони на заду, у меня в руке бокал дешевого белого вина, которое выплескивается на остальных коллег. Те подбадривающе выкрикивают что-то – во всяком случае, так мне казалось тогда. Однако на следующее утро кто-то накатал жалобу, и меня уволили. Меня, но не парня. Не могу даже припомнить, как его звали…
