Наконец поезд прибывает, я поднимаюсь в вагон и поскорее ищу, где сесть. Нахожу местечко сзади, возле туалетов, и буквально падаю туда, мокрая от пота и одновременно с облегчением. Я уже многое преодолела, и к тому же в ближайшие два часа никто меня не побеспокоит. Можно не бояться визитов Алана, нежданных звонков из полиции или выдающих себя за соседей журналистов. Я просто одна из пассажирок – проходим мимо, ребята, смотреть здесь не на что.
По мере того как поезд, стуча колесами, движется к югу, я переношусь мыслями к «Хинсток-холл» и к матери. Ожесточенно грызя ногти, я начинаю думать: в каком она состоянии? Видимо, во вполне удовлетворительном, раз может заниматься похоронами. Или распоряжения от ее имени делает кто-то из персонала? Разум сам подсовывает мне картинку предстоящего трогательного воссоединения. Мать вся в слезах, я всхлипываю у нее на груди. Потом мы сидим рядышком, держась за руки, строя планы на будущее. Ее ладонь гладит меня по спине, и все налаживается, я уже больше не одна, у меня снова есть мама. От благостной картинки ком подступает к горлу, хотя разумом взрослой женщины я понимаю, что ждать такого вряд ли стоит. Она нечасто обнимала меня даже в детстве. И почему все эти годы она не пыталась со мной связаться? Или ей Джоанна, в свою очередь, сказала, что я умерла? Неужели сестра была настолько жестока?
В Рединге я беру такси, тревожно глядя на тикающий счетчик. Как легко утекают деньги, стоит выбраться куда-то за порог дома! Хорошо, что благодаря сестре я теперь богата.
«Хинсток-холл» располагается за высокой живой изгородью на краю небольшой и словно сошедшей с открытки деревеньки. Когда-то это, очевидно, был чудесный дом местного приходского священника в георгианском стиле, однако теперь зеленые лужайки уступили место парковке для машин, изящные окна испорчены практичными жалюзи, а позади располагается уродливая краснокирпичная пристройка больше самого оригинального здания. Едва выйдя из такси, я уже ощущаю запах дезинфицирующих средств.
Прохладный холл в бежево-кофейных тонах словно в высококлассном отеле. Возле стойки администратора огромная ваза с лилиями. От их запаха у меня все внутри переворачивается – теперь он всегда будет напоминать мне об Алексе Фуллере, как он вторгся со своими фальшивыми соболезнованиями и трепещущей бедняжкой Кармен позади, а сам выпытывал, что могло быть известно Джоанне. Я по-прежнему считаю его самым вероятным подозреваемым, однако Нур решительно не заинтересована копать в эту сторону. Наверняка у него есть влиятельные друзья. Отныне аромат лилий будет ассоциироваться у меня с чувством бессильной ярости.
Стоящая за стойкой женщина в опрятной блузке здоровается со мной и спрашивает с сильным восточноевропейским акцентом:
– Миссис Уоллис ожидает вашего визита?
– Я ее дочь, – хрипло отвечаю я, снова вытирая потные ладони о платье.
– Джоанна, верно? – уточняет администратор, набирая что-то на клавиатуре.
Я сглатываю.
– Да, Джоанна.
Очевидно, сюда новости еще не дошли.
– Вы знаете, куда идти? Думаю, она сейчас в рекреационном зале.
Я киваю. Я должна это знать – я Джоанна Бейли и была здесь много раз, навещая мать.
– Можно сперва воспользоваться туалетом? – спрашиваю я, поколебавшись.
Администратор указывает мне направление и напоминает обязательно продезинфицировать потом руки.
– Профилактика инфекций очень важна, – с улыбкой добавляет она.
Я обещаю не забыть и отправляюсь туда. Это дает мне время собраться с духом и достать фото матери. Не хотелось бы пристать не к той старушке или позволить всучить себе какую-нибудь самозванку. Никому нельзя доверять; пока не выяснится, что происходит, рассчитывать не на кого.
Покинув безопасное прибежище туалета, я целеустремленно шагаю по коридору. Очень кстати приходятся стрелочки на стенах, показывающие, как пройти к столовой, рекреационному залу, спальням и выходу в парк. Я миную маленькую комнатку с раковиной и зеркалом, где парикмахерша сушит какой-то пожилой леди волосы феном. Остальные терпеливо ждут своей очереди – кое-кто смотрит пустым взглядом в стену или качает головой, сидя в коляске.
– Я ищу миссис Роуз Уоллис. Мне сказали, она в рекреационном зале, – заглянув внутрь, сообщаю я улыбчивой парикмахерше.
– Идите прямо, милая. Я ее сегодня одной из первых подстригла, встретит вас в лучшем виде.
Поблагодарив кивком, я отправляюсь дальше. Итак, мать по крайней мере достаточно разумна, чтобы следить за собой. Она не пускает слюни, лежа на кровати, и не стоит одной ногой в могиле. У меня вновь начинается мандраж. Неужели сейчас, после стольких лет, я правда увижу свою маму?
Рекреационный зал – просторное помещение с желтыми стенами и рядом окон, которые открывают умиротворяющие виды парка. У одного края зала стулья расставлены полукругом возле телевизора, у другого стоят подле маленьких столиков, за которыми обитатели пансиона могут играть в карты или домино. Кто в состоянии, конечно. Остальные сидят в колясках, опустив подбородок на грудь. Здесь дезинфекцией пахнет еще сильнее, примешиваются и другие ароматы – из столовой и от слишком большого скопления людей, пробывших здесь чересчур долго. Включенное на максимум отопление все только усугубляет. Похоже на «Хилвуд-хаус» – та же жара, резкий запах обеззараживающего средства, суета сиделок и общая атмосфера чего-то интимного, но выставленного напоказ.
Шаркая ногами, ко мне подходит какой-то старичок. Ширинка у него расстегнута, на подбородке остатки еды.
– Пора ужинать?
– Извините, я не в курсе.
– А? Пора ужинать?
– Я не знаю, простите.
Старик поворачивается спиной, потом снова оборачивается ко мне.
– По средам на ужин всегда жаркое. По пятницам рыба. По средам жаркое.
– Как скажете. – Сегодня четверг.
– По пятницам рыба. Вроде уже пора ужинать. Говорили, что пора. Надо узнать. По пятницам рыба. По пятницам рыба…
Он продолжает твердить одно и то же – пластинку заело. Меня выводит из равновесия не столько его поведение – навязчивое повторение слов было не редкостью в «Хилтон-хаус», я видела случаи и похуже, – сколько то, что оно привлекает внимание.
Опираясь на ходунки, к нам приближается еще одна обитательница пансиона, иссохшая и согбенная, как голое, пригибаемое к земле ветром дерево на морском побережье, – удивительно, что она еще в состоянии управляться с этой металлической конструкцией. Лопатки на спине торчат под джемпером словно недоразвитые крылья, ноги под твидовой юбкой тонки как спички.
– Сегодня курица, Стэн, – рявкает карга. – Иди и сядь. От тебя слишком много шума.
– Я пойду сяду, – произносит старик, пытаясь уцепиться мыслями за новую информацию, и медленно шаркает прочь.
Я благодарно улыбаюсь вмешавшейся старушке. Она же в ответ, сузив глаза, внимательно меня оглядывает.
