Дядя Реджи плюхается в траву рядом со мной, хотя на улице сыро. Его спортивные штаны тут же пропитываются росой.
— Я тут подумал: может быть, приготовить вам всем ужин? Что ты больше всего любишь?
— М-м-м… что угодно, лишь бы не тофу. От тофу меня однажды очень сильно тошнило, а потом Космо попробовал немного, и его тоже тошнило… Да и вообще оно невкусное.
Дядя Реджи задумчиво кивает со словами:
— Без тофу. Понял.
— Но Космо очень нравится сыр. Сэндвичи с сыром на гриле. Кесадильи. Что угодно с моцареллой.
— А ему стоит есть сыр?
Макс запрокидывает голову, потом наклоняет вперёд:
— Наверное, нет.
Это правда. У меня такие газы, что от них из комнаты все разбегаются. Иногда я сплю, а потом просыпаюсь в вонючем облаке, и очень трудно понять: это был я, или всё-таки какая-нибудь другая собака прокралась в дом, пукнула и сбежала. Макс зажимает нос со словами: «Космо, какая гадость», и мы громко смеёмся, пусть даже я и не всегда виноват.
Дядя Реджи говорит:
— Думаю, сэндвичи с сыром на гриле я как-нибудь сооружу.
— Только… — говорит Макс. — Только… не оставляй тарелок на столе. Мама с Папой постоянно ссорятся из-за посуды.
Дядя Реджи закусывает губу и произносит:
— Я запомню.
Мы немного стоим молча, а потом у нашего почтового ящика останавливается жёлтый автобус. Макс закидывает портфель за спину, взбегает по ступенькам и робко машет нам своими прекрасными руками.
— Научись там всякому! — кричит дядя Реджи.
Я много лет думал, куда же Макс ездит с целым рюкзаком настолько безвкусных вещей. Сначала я думал, что школа — это что-то типа собачьей передержки. (Большие будки. Много верёвочных игрушек. Прогулочная зона с травой и маленьким бассейном для плавания.) По большей части я был неправ, но я всё же знаю, что у Макса в школе есть друзья. Два лучших друга, Чарли и Зои — замечательные люди, которые всегда помнят, что меня можно гладить по голове. Макс говорит с ними, не запинаясь. Каждое лето мы вчетвером перекидываемся бейсбольными мячиками и ищем лягушек-быков в ручейке за домом Зои. Мы сидим у неё на крыльце, едим крендельки и слушаем ужасные звуки, которые издают птицы.
В последнее время с Зои я не виделся. Я опасаюсь, не связано ли это с тем, что в августе я облизал макушку её кота. Это просто прискорбная случайность. Никто даже не попытался меня выслушать.
Дядя Реджи гладит меня по спине круговыми движениями. Это очень успокаивает.
— Он очень хороший мальчик, ты знаешь?
Макс? Да! Макс — лучший мальчик. Когда я был моложе и боялся грома, Макс заворачивал меня в своё любимое тёплое одеяло. «Космо-буррито», — говорил он, прижимая мои лапы к груди и крепко обнимая. Мы сидели и раскачивались, пока облака не переставали громыхать, словно сковородки и кастрюли. Я никогда ему об этом не говорил, но иногда мне хотелось, чтобы началась гроза и он бы снова завернул меня, словно буррито.
«Защищай их сердца», — сказал дядя Реджи.
И я обязан это сделать, потому что Макс всегда защищал моё сердце.
Весь день я бегаю туда-сюда по дому, стуча когтями по полу. Я почти не смотрю в телевизор, хотя по «Классическому кино от Тёрнера» идут «Поющие под дождём» — один из величайших фильмов всех времён. Когда дядя Реджи выпускает меня днём, под ярко-жёлтое солнце, я не ухожу со двора; я слишком сосредоточен на своих мыслях, на том, как избежать расставания с Максом. Если считать в собачьих годах, я самый старший из Уокеров; удерживать семью вместе — это моя ответственность, моя привилегия.
Может быть, чтобы улучшить настроение в доме, мне стоит чаще лизать всем лица? Или меньше лаять на белок в кустах? Я могу даже тратить меньше времени, чтобы покакать, — выбирать место случайно, без тщательного предварительного осмотра. Но что-то мне говорит, что нужно что-то больше и смелее.
Тем вечером мы собираемся за ужином — сыр на гриле и хрустящий салат. Я очень умело расположился возле стула Макса, под обеденным столом. Я словно в пещере, в которой жили мои предки-волки.
— Надеюсь, вы голодны, — говорит дядя Реджи.
— Спасибо, что приготовил для нас, — отвечает Мама.
— Просто изумительно, — говорит Макс. — Ты приготовил сыр как надо. Идеально тянется.
Они жуют и жуют у меня над головой. Им нужно столько времени, чтобы поесть. Я всегда думаю, насколько же всё было бы проще, если бы они ели, не отрывая лиц от тарелок.
Эммалина, громко хлюпая, пьёт сок из пакетика.
— Ооооо! Оооо! Сегодня мисс Джанин читала нам рассказ о собаках, а потом мы в тетрадках рисовали собак, и Кара сказала, что моя собака выглядит самой похожей на собаку из всех.
— Ты нарисовала Космо? — спрашивает Макс, тайком скармливая мне кусочек своего бутерброда с сыром.
Я смакую его, медленно пережёвывая задними зубами.
Я слышу, как Эммалина качает головой.
— Я нарисовала собаку дяди Реджи.
— Я… — говорит дядя Реджи. — Я показал ей фотографию. Роузи. Она ещё в Афганистане, но, надеюсь, мы скоро снова увидимся.
Я навостряю уши. Иногда, когда я слушаю — по-настоящему слушаю, — мне удаётся узнать удивительные вещи. Например, что деревья живые, а овчарки — это не собаки, скрещенные с овцами
[4], как я раньше думал. А теперь я узнал, что дядя Реджи дрессирует немецких овчарок — собак, которые бегают и прыгают быстро, как ветер, которые идут вместе с солдатами в бой и помогают защищать страну. Он говорит о них так, словно они тоже люди.
— Я тут подумал, — говорит он, — привезите Космо в эту субботу.
Я поднимаю голову ещё выше. Я что-то прослушал? Куда меня привезти?
Мама говорит:
— На самом деле отличная идея. Макс, ты же помнишь, я рассказывала тебе о клубе, правильно?
Макс ёрзает в кресле.
— Ага. Хорошо. Космо, наверное, это понравится.
Что понравится? Я слушаю и слушаю, но они уже говорят о чём-то другом. Папа уходит с Мамой на кухню и говорит, что в посудомойке слишком много всего.
Она говорит:
— Тогда достань оттуда что-нибудь.
— А ты почему её не запустила? Ты дома уже несколько часов, — говорит он. — Я не понимаю, почему ты не можешь этого сделать.
Они рявкают друг на друга, словно дикие собаки, которых я как-то видел позади старого городского кинотеатра. Самец и самка, с тёмной шерстью. Когда кто-то пытался к ним подойти, они тут же щерились. Их зубы блестели, как у бордер-колли на Хеллоуин. Мне их было жалко. Насколько же им больно, что они так себя ведут?
