Я уже скучаю по шагам дяди Реджи.
Он машет рукой из машины — и следующие несколько дней я половину времени провожу на диване, лёжа на его одеяле, не отпуская его запах. Дом без него кажется странным. Вечерами, чтобы отвлечься, я рою ямки в саду и разгрызаю коренными зубами сосновые шишки.
— Откуда ты их вообще берёшь? — спрашивает Макс, выметая кусочки шишек из-под кровати. Но, думаю, он всё понимает. Думаю, ему тоже не по себе.
Когда наступает новогодняя ночь, я чувствую едва ли не облегчение, хотя это второй худший вечер в году. В небо взлетают огромные шары синего пламени, воздух трясётся хуже, чем в грозу. По всему району воют собаки. В ночи с фейерверками я чувствую особую близость с друзьями-собаками, когда наши голоса сливаются воедино. Единственный голос, которого не хватает, принадлежит бордер-колли. Она не воет. Я могу лишь предполагать, что у неё что-то содержится в шерсти, что защищает её от ночного шума.
Тем вечером Эммалина стучится в дверь к Максу и будит нас обоих. Мы уснули голова к голове, мечтая о кино.
— Макс? — говорит она.
Глаза Макса всё ещё закрыты. Он недовольно бурчит:
— Что?
— Мама хочет узнать, пойдёшь ли ты сегодня на вечеринку домой к страшной тётке.
— Я очень устал, Эм.
— Пожаааалуйста. Пойдём, пожалуйста? Там будут пирожные!
Я рад, что Макс похож на меня — он хочет, чтобы Эммалина была счастлива; я понимаю, что это так, потому что он отбрасывает одеяло, надевает ботинки, и вскоре мы уже выходим на улицу. В кастрюльке в руках Мамы плещется чили с индейкой; мы впятером выходим в тупичок. Вечер, может быть, молод, а может быть, уже и стар — я до сих пор не разобрался, что же значит это выражение, — но, так или иначе, на улице свежо. Луна освещает всё вокруг.
— А чем сегодня занимается дядя Реджи? — спрашивает Макс.
— По-моему, идёт на вечеринку где-то в своём районе, — отвечает Мама. Она снова надела на голову платок, тот самый, со звёздами. — Но можешь позвонить ему попозже, если хочешь. Уверена, он будет рад с тобой поговорить.
Папа смотрит на меня.
— Ты точно уверена, что Синтия будет не против, если с нами придёт Космо?
Мама пожимает плечами.
— Она сказала мне привести его, чтобы Бу было не скучно.
— Я просто не знаю, кто ещё водит с собой на вечеринки собак.
За меня вступается Макс.
— Но Космо же идеальный гость. Правда же, парень?
Сказать по правде, я не то чтобы очень часто бываю на вечеринках, но вот по пути домой к страшной тётке я веду себя идеально. Её дом второй по нашей улице — тёмно-серое бунгало с белыми ставнями и большими трещинами на подъездной дорожке, через которые прыгает Эммалина. У них тоже есть беличьи кусты, но поменьше, через них просто так голову не просунешь. Из дома доносится громкий шум.
Макс звонит в дверь. Страшная тётка почти сразу же открывает.
— Вы пришли! — кричит она, слегка покачиваясь; на ней блестящее платье. От неё очень сильно пахнет резиной и розами, а её когти всегда ужасно длинные.
Сегодня она покрасила их синим.
— Я так рада, что вы пришли! Эрик! Эрик, смотри, кто здесь! И вы принесли чили! Я обожаю чили, ХА-ХА-ХА! Заходите, заходите.
Макса, Эммалину и меня быстро отводят к ней на задний двор, чудесное место с соснами и разбросанными повсюду игрушками. Я повсюду чувствую запах Бу — на траве, в разных местах двора. Но где он? В доме?
Долго раздумывать мне не приходится.
Кто-то кричит: «Берегись!» А вот и Бу, немецкий короткошёрстный пойнтер. Он выскакивает из боковой двери, сбивает тарелку с едой и врезается головой в пластикового садового гнома. Это, впрочем, его ничуть не смущает: он начинает бегать восьмёрками вокруг клумб, а потом прыгает к моим ногам, переворачивается и подставляет живот. Глядя на меня, он улыбается глазами, так, как умеют только собаки.
«Привет», — говорит он.
Я в ответ облизываю ему нос.
Вскоре во двор выходят другие дети, и мы играем в космонавтов. Это замечательная игра — все медленно ходят по траве и притворяются, словно на самом деле это космос. Я тут же присоединяюсь — в глубине души я мечтатель.
Заслышав фейерверки, Бу начинает тяжело дышать, потом дрожит и воет. Я присоединяюсь к нему, но потом Макс меня обнимает.
— Всё хорошо, — говорит он, взъерошивая шерсть на моей груди. — Ничего плохого не происходит. Я здесь.
Небо раскалывается, и всё вокруг освещает яркий свет. Повсюду вокруг грохот: БУМ, БУМ, БУМ.
Макс стоит и совершенно не боится. Мне хочется ему сказать, что он смелый, мудрый и сильный. Так что я подталкиваю его носом в подбородок, пока не становится совершенно очевидно, что я говорю: «Ты замечательный, да-да, да-да».
— Макс? — говорит Эммалина, вставая рядом с нами. — Я не могу найти Маму и Папу.
— Уверен, они где-то внутри.
— Но я не могу их найти.
Макс обнимает её свободной рукой.
— Ладно, поиграй немного с нами.
Эммалина стукает одной кроссовкой по другой.
— Я скучаю по дяде Реджи.
Макс говорит ей:
— Ага. Я тоже. Но мы всё равно будем с ним часто видеться… наверное.
— Например, в танцевальном клубе?
Макс кивнул.
И Эммалина очень тихо говорит:
— А мне можно прийти? Я могу помочь вам выиграть кино.
Я жмусь к земле от громких бабахов в небе, но по-прежнему виляю хвостом. Я не задумывался о том, как Эммалина может помочь нам с тренировками. Но она такая замечательная. Она просто великолепно умеет делать колесо. Бегает она потрясающе быстро — а ещё она очень быстро прощает. Однажды, несколько лет назад, Эммалина подарила мне светлячка, который полз по её руке. «Это на счастье, — сказала она. — Счастливый светлячок». Я его съел. А Эммалина расплакалась. Но позже в тот же день она разрешила мне пробежать через поливалку рядом с собой, и мы надрывали животы от смеха, когда я отряхивался. Эммалина — замечательный человек.
Макс, должно быть, понял, о чём я думаю, потому что сказал:
— Конечно.
Над нами грохочут фейерверки. Мы смотрим на них, сидя бок о бок.
17
— Давно не виделись, — говорит дядя Реджи, обнимая Макса и Эммалину. — Сколько времени прошло, недели полторы?
Я терпеливо жду своей очереди у их ног. Некоторым людям я никогда не показываю живот; я чувствую себя слишком открытым и уязвимым. Но вот с дядей Реджи это кажется совершенно естественным. Я переворачиваюсь на мягком газоне общественного центра, вытягиваю задние лапы, подставляю живот небу, а дядя Реджи наклоняется и чешет меня.
