Я слышу в кустах шорох и прижимаю уши. Это ещё что такое?
Почти сразу же из-за веток выскакивает кот. Его морда у́же, чем у всех знакомых мне котов, с острыми усами, которые касаются моего носа, когда он прыгает. От него идёт сильный землистый запах, чем-то похожий на мусор. Он трётся об меня, прижимая нос к ногам. «Ого, — говорю я ему, — да ты славный малый!» Давно я не встречал кота, который так любил ласкаться.
Что-то мелькает у меня в уме. Что-то в нём не так. Но мне настолько хочется понюхать его попу, разобраться в его запахе, что меня ничто не остановит.
Вспоминая, как общаться с котами (что мне делать? поклониться? гавкнуть?), я провожу его в открытую дверь. Я думаю, что мы весело попрыгаем по гостиной, как обычно делаем с Бу. Или, может быть, поиграем в перетягивание чего-нибудь? Эммалина уже спит, а Макс лежит в кровати и читает книжку о космонавтах. В общем, если играть, то во что-нибудь тихое.
Кот обнюхивает шкафы. Он переворачивается на спину и дрыгает маленькими ножками. И тут на кухню заходит мама.
— Космо, ты что?…
Она осекается. А потом кричит.
И я сразу отчетливо понимаю, что меня обманули.
Если подумать, у меня были все улики, я просто не смог их сопоставить. Я уже раньше видел енотов в естественной среде обитания. Однажды, когда мы ходили в поход, пара енотов подбежали к нашему столику для пикников, украли у Макса половину сэндвича с арахисовым маслом и желе и с дьявольской радостью ускакали обратно в лес.
Этот кот — не кот!
Я поражаюсь тому, насколько же оказался не прав.
— Боже мой! — кричит Мама, когда енот проскакивает у неё между лодыжек. Она запрыгивает на кухонный стол, болтая ногами. — О-о-о, боже мой. Нет-нет-нет-нет! Дэвид, скорее сюда!
— Что происходит?… — спрашивает Папа, быстрыми шагами входя в кухню. Он пахнет, словно только что искупался. Как и Мама, он прерывается на полуслове и вскрикивает: — О господи!
— Не стой как столб! — кричит Мама. — Хватай швабру! Помоги мне его прогнать.
— Ох, надеюсь, он не бешеный.
— Дэвид!
— Ладно. Швабра, швабра.
Я слышу испуг в их голосах, хотя вообще не понимаю, с чего тут паниковать. У нас тут нет никаких сэндвичей, которые может стащить енот, даже сырных палочек нет. Нам ничего не угрожает.
Я подхожу к маленькому зверьку. Иногда запах настолько интригует, что я хочу попасть внутрь него. Иногда я нюхаю и нюхаю, но никак не могу нанюхаться, и мне приходится прыгать носом вперёд, всем телом погружаться в запах, чтобы аромат обволакивал меня. Так же я поступаю и с грязными следами енота, которые тянутся через полкухни.
— Космо! — кричит мне Мама, размахивая руками. — Отойди от него! В комнату Макса! В комнату Макса, живо!
«Ты права, — думаю я. — Максу стоит на это посмотреть». И — какая удача — он появляется на кухне в тот самый момент, когда Папа триумфально возвращается со шваброй.
— Ух ты, — говорит Макс, рядом с ним — Эммалина разбудила меня. Она услышала шум и проснулась! Как здорово!
Папа быстро встаёт перед ними.
— Макс, уложи сестрёнку спать, сейчас же.
— Пап, — говорит Эммалина. — Мы можем оставить его себе? Пожалуйста? Пожаааалуйста?
— ХВАТИТ! — кричит Мама, выхватывает у Папы швабру и осторожно, но настойчиво выпихивает енота на улицу. Зверёк исчезает в ночи. — Макс, Эммалина, Космо, спать.
В следующие несколько часов Мама и Папа отмывают полы, шлёпая по плитке мокрой тряпкой. И огрызаются друг на друга.
— С дороги.
— Зачем ты так делаешь?
— Нет, полотенца вон там.
— Где?
— Там!
Всё так плохо, что Макс зажимает уши. А мне интересно: неужели бордер-колли стоит и за этим? Это ведь она подослала енота, чтобы обмануть меня и узнать мою слабость? Я ворочаюсь на своей постели, подо мной лежит Мистер Хрюк. Я что, теряю хватку? Не пускать диких животных — это тоже моя работа. Если я не защитник дома, то кто я вообще?
В дверь тихо стучат. Это Эммалина. Она не хочет лежать одна, слушая сердитые голоса. Они вдвоём перекладывают меня на кровать Макса, мы устраиваемся на подушках, накрываемся и притворяемся. Мы их не слышим. Ничего не слышим.
А меня мучает совесть. Потому что это же я виноват, правильно? Это я впустил енота в дом.
— Эй, Космо, — говорит Макс, сонно отыскивая мою голову, чтобы погладить. Он улыбается уголком рта. — Тот енот? Я всё понимаю, ты просто хотел найти друга.
Я закрываю глаза и уговариваю себя, что танец поможет нам по-прежнему быть вместе.
20
Сначала дымка уходит, если я очень, очень медленно моргаю. Но вскоре начинает казаться, словно на моих глазах стекло, словно я вижу мир сквозь миску для воды.
— Он пропускает некоторые команды, — говорит дядя Реджи, почёсывая загривок.
Мы в танцевальном клубе, на улице дождь, и весь день меня одолевает одно и то же чувство: бордер-колли преследует меня, она стоит именно там, где я не вижу. А руки Макса! Они двигаются так быстро. Он так ими машет, что они расплываются. Он просит меня поднять правую лапу или левую?
— Не понимаю, — говорит Макс. — Он же их знает.
Оливер сжимает губы.
— Ну… не знаю, чувак. Элвис иногда тоже бывает забывчивым.
Но сейчас Элвис просто великолепен. Он так чётко кланяется, так плавно отрабатывает программу. Даже Нудлс сегодня меня превзошла. Нудлс! Она всё-таки научилась поднимать передние лапы в такт — это первый трюк, который она вообще освоила.
Через несколько дней, когда чёрные круги упорно отказываются исчезать, Мама отвозит меня к ветеринару, и тот говорит, что удивительно, как я вообще до сих пор вижу.
— Это старый пёс, у него старые глаза, — говорит ветеринар. — Но он счастлив. По нему видно, что он счастлив.
Возвращаясь домой в машине, я понимаю: вот почему я принял енота за кота! Моё зрение слабеет.
И я сам слабею.
Теперь я особенно внимательно слежу за тем, всё ли делаю правильно. Трижды проверяю — носом, лапами, ушами. Это действительно Мистер Хрюк или чья-то чужая свинья? Это то место, где я пописал на прошлой неделе? В танцевальном клубе я очень тщательно слежу за командами Макса, всё больше и больше полагаясь на память.
И я всерьёз задумываюсь, только ли зрение меня подводит. Да, у меня артрит и больная лапа — это я знаю. Но вот уши — совсем другое дело. Они когда-то реагировали буквально на всё. Я слышал, как шкворчит курица на сковородке в двух домах от нас. Сразу понимал, когда сосед начинал набирать ванну. А перед тем как пописать, я высоко задирал левую лапу, весь день накапливая ресурсы, чтобы пометить фонарные столбы, кусты, деревья. Сейчас же мне приходится вытягивать шею, чтобы что-нибудь услышать. А лапа едва поднимается от земли.
