— Я скажу тебе своё желание, — шепчет она.
Вдалеке слышатся сердитые голоса.
Но я и так знаю, что она загадала.
21
Вскоре уже каждый день кажется летним. Люди по телевизору бросают друг другу мячики. Погода жаркая и липкая. Меня всё чаще тянет к кондиционеру в комнате Макса. После тренировки по танцам, фантазируя, как будет выглядеть съёмочная площадка (тележки с едой, складные стулья, звёзды повсюду), мы отдыхаем под прохладными потоками воздуха, и у нас от ветра даже зубы стучат. Ночью, впрочем, ещё хуже — то слишком жарко, то слишком холодно. Я пытаюсь тише дышать, чтобы не мешать Максу спать.
— Космо, — ворчит он. — Ты пыхтишь, как паровоз.
Иногда по вечерам я забираюсь в кровать вместе с ним, и он обнимает меня. Это чувство безопасности такое чудесное, что я не ухожу, даже когда жара становится почти невыносимой. Мне нужна эта безопасность. Потому что, сказать по правде, погода, конечно, меняется, но наша жизнь меняется ещё сильнее.
— У нас есть шансы? — вдруг спрашивает Макс одним тёплым утром в танцевальном клубе.
— На победу в соревновании? — отвечает дядя Реджи.
— Ага.
Дядя Реджи молчит, наклоняет голову туда и сюда.
— Ну, Космо выучил все движения, не считая коронного. И он парень с характером. Так что… у нас есть шанс произвести впечатление. А это уже немало.
Мама и Папа всё ссорятся и ругаются, и кажется, что всего этого будет мало. Впечатление — одно только впечатление — не поможет нам получить роль. Не спасёт нас от разлуки.
По выходным, когда мы не танцуем, Макс стрижёт соседские газоны.
Мама говорит:
— Он слишком маленький, чтобы управлять тяжёлыми машинами.
Папа возражает:
— О, ему будет полезно. Разовьёт характер.
У меня подозрение, что Макс стрижёт газоны не только для того, чтобы заработать денег на детали для ракет. По-моему, он просто хочет как можно меньше бывать в доме. Он всё глубже и глубже уходит в себя и даже с Оливером в танцевальном клубе разговаривает меньше.
Четвёртого июля, как всегда, проходит большое праздничное барбекю, над головой грохочут фейерверки, а несколько человек кидают мне хот-доги. Я их не ловлю. Комбинация зрения и хватки никогда не была моей сильной стороной, а сейчас, когда я плохо вижу, и подавно. Выполняя команду «апорт», я сначала убеждаюсь, что мячик или палка уже упали на землю, и только потом поднимаю их. Иначе есть большой риск жутко опозориться: раскрыть рот, крепко сжать челюсти и поймать ими только воздух.
Мы с Максом показываем несколько наших движений соседям — середину программы, когда я кланяюсь и виляю хвостом. До соревнования осталось полтора месяца, мы доводим номер до ума, но я всё-таки не слишком уверен в успехе. Хотелось бы, чтобы наша программа была более гладкой и впечатляющей.
А бордер-колли! Бордер-колли всё дальше уходит в отрыв. В клубе она танцует в углу — её шаги идеальны, а когда она прядает ушами, у неё вся шерсть ходит волнами. Выглядит она поразительно. И Элвис тоже — его чёрная шерсть лоснится, а кланяется он низко и грациозно. Даже Нудлс всё-таки освоила запрокидывание головы. У меня же всё никак не получается наше коронное движение — сколько бы мы ни тренировались, сколько бы я ни скрывал боль в лапе, которая всё сильнее и сильнее; она уже такая острая, что игнорировать никак не получается. Но я пытаюсь; я пытаюсь изо всех сил.
В середине июля Макс начинает водить Эммалину на уроки плавания в местный бассейн. Она носит надувные нарукавники, почти не снимая. В них очень весело тыкаться носом, но они не визжат, как Мистер Хрюк. Жалко, что мне на эти уроки нельзя. Собственно, я даже просился сходить с ней, терпеливо сидя в дверях. Но мне говорят «останься», это худшая команда из всех, так что мне приходится только воображать: Эммалина, наверное, плавает примерно так же, как я, выставив над водой только нос, глаза и уши.
По вечерам я сознательно пытаюсь замедлить время. Лето всегда летит и летит вперёд, пока не проходит. Так что летними вечерами я наслаждаюсь всем, чем можно, — Дэнни и Сэнди в «Бриолине» тоже об этом говорят. Вечера могут тянуться медленно. Например, когда Макс, дядя Реджи и я сидим на крыльце и довольно хрустим картофельными чипсами. Или втроём смотрим на дождь, на сильные грозы, накатывающие с побережья. Всё гудит. Мир мокрый и тёплый.
— Ты ждёшь не дождёшься соревнований? — как-то вечером спрашивает дядя Реджи у Макса.
Мы едим макароны с сыром из маленьких тарелок.
Макс пожимает плечами.
— Я не знаю, что нужно будет судьям и кастинг-директору. Достаточно ли мы им подходим — для кино.
— Не беспокойся из-за приза, — отвечает дядя Реджи и машет рукой. — Нет, это, конечно, будет круто. Но главное — хорошенько повеселиться, правда? Выбраться из раковины!
Макс едва находит силы, чтобы ответить.
— Ммм.
— Что такое? — спрашивает дядя Реджи.
И Макс отвечает:
— Ничего. Нет, ничего.
Иногда он ведёт себя безнадёжно по-человечески — отказывается говорить то, что думает.
Тем же вечером он рано засыпает, положив руку под щёку. Я всё ещё стою на страже, как и всегда. Раздвижную дверь после инцидента с енотом держат закрытой, но я беспокоюсь, что бордер-колли может пробраться в дом как-то иначе. Запрыгнет через окно? Позвонит в дверь и просто зайдёт? Нужно рассматривать все возможности. Я внимательно прислушиваюсь, и до меня доносится шёпот в кухне.
Я решаю узнать, в чём дело, поискать слабые места, которыми может воспользоваться бордер-колли. Мой ошейник с жетонами звенит, когда я иду по коридору. Если Мама и Папа и заметили меня, то ничем это не выдали. Они стоят лицом друг к другу в полутьме, обмениваясь запахами. Запахи клубятся вокруг них.
Вот малоизвестный факт обо мне. В молодости я наскакивал на людей, приветствуя их. Да, знаю. Сейчас трудно представить, чтобы я стоял на задних лапах и прыгал в объятия моей семьи и их друзей. Но меня настолько переполняла любовь к ним и облегчение от того, что они снова пришли, что я в буквальном смысле не мог сдерживаться. С годами прыжок сменился толчком лапой, и он до сих пор отлично работает. Подталкиваю кого-нибудь лапой под колено, словно говорю: «Эй, я здесь. Рад тебя видеть. Пожалуйста, погладь меня по голове».
Войдя в кухню, я приподнимаю лапу, которой обычно толкаю людей (правую, а не левую), но что-то говорит мне, что сейчас не время.
Мама запускает пальцы в волосы.
— Мы не можем дальше так жить. Не можем притворяться, что всё хорошо, что в этой семье всё хорошо…
— И что нам тогда делать? — спрашивает Папа, сложив руки на груди. Его лицо напряжено.
— Не задавай мне таких вопросов.
