Макс запирает дверь будки.
— Прости, Космо. Я бы взял тебя с нами, если бы мог.
Он искренне сожалеет.
Да, в Миртл-Бич есть места, куда не пускают собак, и это не секрет. В городе их полно: рестораны, где подают сливочное масло и крабов, маленькие торговые центры, скрипучие парки развлечений со странными аттракционами, которые поднимаются вверх, а потом быстро падают вниз. По пути в парк мы проходили мимо детской площадки с пластиковыми динозаврами. Эммалина спросила, нет ли среди них Гарольда, героя её книжки с картинками. Никто не сказал ей, что это глупый вопрос. Мы все его тщательно обдумали и пришли к выводу, что Гарольд живёт где-то ещё.
Теперь же Папа набрасывает пляжное полотенце на мой вольер, так что становится прохладно и темно. Я прислушиваюсь к шагам своей семьи — из дома, на крыльцо. Они ушли играть в миниатюрный гольф. Потом я решаю поспать, чтобы время прошло быстрее. Но чего я не ожидал, так это того, что меня разбудит хлопающая дверь. Колокольчики на ручке громко звенят.
А потом голос Макса.
— Даже здесь! — кричит он. — Вы можете хоть здесь не ругаться? Мы приехали, чтобы всё было хорошо! Это просто мини-гольф!
Я удивлён. Макс никогда не кричит.
— Милый, — говорит Мама, — мы не хотели…
— Скажите мне правду! Вы обращаетесь со мной как с ребёнком. Думаете, что я ничего не вижу и не знаю, но я знаю! Даже Эммалина всё видит, а она до сих пор уверена, что лягушки умеют говорить.
Во рту у меня странный привкус, как часто бывает после сна. Я ещё немного не в себе. Что вообще происходит? И как это связано с лягушками?
— Ты прав, — ровным голосом отвечает Мама. — Ты совершенно прав. Всё, что ты говоришь, справедливо, и я обещаю — обещаю, — что мы поговорим об этом. Я просто хочу, чтобы мы хорошо провели время, пока у нас получается.
Я жду ответа Макса, но он ничего не говорит. Вместо этого он сдёргивает полотенце с моей будки и открывает дверцу. Я инстинктивно понимаю, что должен идти за ним; мои ноги похрустывают, но я встаю и прохожу в его спальню. Он включает маленький телевизор и падает на пол.
Меня с ними там не было. Собаки не играют в мини-гольф (хотя, безусловно, мы могли бы научиться). Так что мне приходится восстанавливать события самому. В подробностях я разбираюсь далеко не сразу, и во многом приходится рассчитывать на воображение. Может быть, кто-то украл мячи для гольфа? Или на поле ворвалась агрессивная белка? Точно я знаю одно: эта поездка не стала для нас счастливым новым началом. Я прислушиваюсь к голосам Эммалины и Папы. Они где-то снаружи, может быть, на крыльце. Дяди Реджи и вовсе нет. Мы все в разных местах, в своих маленьких мирках.
Макс щёлкает пультом. И вы не поверите, что идёт по каналу «Дискавери»! Программа о волках — моих предках!
— Нормально? — рассеянно спрашивает Макс.
«Очень даже», — думаю я. Пожалуй, это единственное нормальное сегодня вечером.
Мы смотрим телевизор больше часа. Оказывается, человеческие представления о «волчьей стае» совершенно не верны. Учёные недавно обнаружили, что волки живут семьями, точно так же, как люди: мама, папа и их дети. Я на это могу ответить только: «Ну конечно же!» Если бы меня кто-то спросил, я бы выдвинул такую гипотезу намного раньше. Когда Макс был меньше — и я тоже, — мы понарошку боролись в траве, пачкая грязью спины, пока не валились от усталости. Мы росли вместе. Слово «хозяин» никогда мне не нравилось, потому что мы с Максом — братья.
В конце программы в спальню Макса заходит Папа, постучав по открытой двери.
— Эй, парень.
— Эй, — говорит Макс, не глядя в его сторону.
— Хочешь мороженого?
— Я не голоден.
— А что, для мороженого надо быть голодным? — Пауза. Ещё пауза. — Ну, если передумаешь, то у нас есть ванильное и мятное с шоколадной крошкой.
Он стоит в дверях. На секунду я даже надеюсь, что он сядет смотреть телевизор вместе с нами, всё перевернётся, и мы вдруг вспомним, что пляж — это место для счастья и ругаться тут нельзя. Но он вздыхает, отворачивается и уходит.
— Так нельзя, — шепчет мне Макс, когда Папа уходит.
Я не совсем понимаю, что имеет в виду Макс, но чувствую в его словах напряжение. Мы сворачиваемся клубочком под одеялом, хотя на улице жарко. Под одеялом всегда безопаснее.
— Они относятся ко мне не как ко взрослому, — чуть громче говорит Макс. — Я уже не могу больше притворяться, устал. Они ведут себя так, словно я ничего не знаю. Я просто хочу, чтобы они осознали, что я всё понимаю.
Как мне объяснить ему, что я так же чувствую себя, общаясь с большинством людей? Иногда мне так и хочется сказать им: «У меня что, нет глаз? Нет ушей?»
— Я знаю, ты меня понимаешь, — говорит Макс.
Да.
— Иногда мне кажется, что один только ты и понимаешь.
В дверь опять стучат. Папа? Должно быть, это Папа! Вернулся, чтобы сказать, что хочет посмотреть с нами телевизор, полежать с нами под одеялом. Но нет, в дверь заглядывает Мама.
— Милый? — говорит она. Макс дёргается. — Зайди к нам в комнату, пожалуйста. На семейное собрание. — Потом она многозначительно смотрит на меня. — И ты тоже, Космо. Пойдём.
Я инстинктивно начинаю вспоминать, что же натворил за последние несколько дней. Может быть, Мама нашла пустую упаковку от сырных крекеров под сиденьем машины? Или Папа увидел царапины на новом мини-сёрфе Макса, которые я оставил, хватаясь за него когтями в воде?
Макс слезает с кровати и идёт вслед за мной в другую комнату. Я низко опускаю голову и поджимаю хвост. Я всегда плохо умел скрывать угрызения совести — по любому поводу. Некоторые собаки могут весело носиться по дому, задрав нос, когда у них в желудке прячется целая упаковка украденного мяса. Но вот я всегда дрожу, забившись в угол, моё дыхание пахнет мясом, и каждое моё движение буквально кричит: «Это я! ЭТО БЫЛ Я!»
В другой комнате мне сразу хочется бегать туда-сюда. Я чувствую перемену в атмосфере, словно мы с Максом вышли прямо под грозу и наши лапы уже мокрые. Эммалина сжалась в комочек в углу дивана, обхватив колени руками. Папа — её полная противоположность. Он в кресле с откидывающейся спинкой, но сидит в нём прямо, наклонившись к нам и сложив руки.
— Иди сюда, — тихо говорит он Максу. — Садись.
Я сразу замечаю, что Папа говорит «ветеринарским голосом»; точно такие же интонации он использует, пытаясь подбодрить меня, когда нас окружают холодный металл и холодная плитка в ветеринарной клинике.
— Что происходит? — спрашивает Макс, опускаясь на диван рядом с Эммалиной.
Я сажусь у его ног, кладу голову на колени и пытаюсь передать ему всю свою мудрость: «Если он предложит тебе печенье, Макс, ни в коем случае не соглашайся!» Я не могу представить себе Макса с пластиковым конусом вокруг головы, которым он будет врезаться в стены и двери.
