На дворе середина лета — в такую погоду тёмный асфальт обжигает лапы. Я очень хочу вернуться в февраль, когда снег так красиво падал с неба. Практически единственное, что радует, — фруктовый лёд на палочке. У Макса появилась привычка — весьма приятная — делиться им со мной. Когда это видит Мама, она говорит: «Ты не можешь даже представить, где побывал язык Космо». А я всегда могу. Он слизывал желе с кухонного пола, а ещё через несколько минут отчищал мои задние лапы. Не вижу никаких проблем.
Мама и Макс часто спорят.
— У собак рот чище, чем у людей, — говорит он.
— Это опровергнуто наукой, — отвечает она.
Ситуация патовая.
Мы вчетвером медленно едем по дальним улицам и добираемся до продуктового магазина. Макс привязывает мой поводок к перилам и ждёт рядом со мной на тротуаре, попивая лимонад из картонной коробки. Он придвигает миску с водой поближе ко мне. Разлетаются брызги.
— Не забывай много пить, — рассеянно говорит он.
— Я на минуточку! — говорит Мама из-за спины.
Она останавливается у входа, подталкивая тележку с сидящей в ней Эммалиной — и, похоже, готова сказать ещё что-то. Но потом она исчезает с Эммалиной внутри, а мне туда нельзя.
Я отряхиваюсь, и вокруг меня поднимается облачко шерсти. И задумываюсь. Отчасти я озадачен тем, каким нормальным всё снова кажется: магазин, Мама покупает фруктовый лёд и корм, над парковкой поднимается влажная дымка. После отъезда Папы прошло три с половиной недели. Маме снова звонили по телефону. Она с силой бросала вилки и ложки в посудомоечную машину. Но мы всё равно едим. Мама всё равно ходит на йогу, Эммалина — на уроки плавания. День ото дня всё то же самое, но в то же время совершенно другое.
Я всё чаще и чаще слышу, как Мама говорит по телефону. В разговорах звучат слова переезд, и дом, и раздельное проживание. Но я всё равно танцую. И надеюсь.
Солнце немилосердно жарит.
Снова отряхнувшись, я вижу в облаке шерсти дядю Реджи. Он выходит из магазина и, увидев нас, останавливается.
— Космо! — зовёт он.
Я вдруг радуюсь, что меня заметили первым. Он наклоняется ко мне, и я вижу в его пакете сыр в пластиковой упаковке. Я изо всех сил притворяюсь, что полностью поглощён нашим разговором и только им.
Дядя Реджи показывает на тротуар, прямо рядом со мной.
— Можно, я присяду?
— Конечно, — говорит Макс.
Он усаживается и ставит локти на колени.
— Я звонил вчера, спрашивал, не хочешь ли ты зайти в гости. Как вообще дела?
— Ну… — говорит Макс, но замолкает.
Мы сидим в тишине, пока люди катят мимо нас тележки с покупками. Над нами летят птицы, хлопая тёмными крыльями.
— О таких вещах трудно говорить, — в конце концов говорит дядя Реджи. — Я понимаю. Поверь мне, я понимаю. — Он громко вздыхает. — Мама когда-нибудь тебе рассказывала, что, когда я был маленьким, я был таким же, как ты? Я очень, очень сильно из-за всего переживал.
Макс поднимает голову.
— И как ты перестал переживать?
— Перестал? Слушай, переставать не надо. Это прекрасное ощущение. Когда ты перестаёшь что-либо чувствовать — вот тогда весь мир вокруг сморщивается. Ты должен пропускать всё через себя.
Дядя Реджи упирается ладонями в тротуар и отклоняется назад. Я облизываю его пальцы.
— Подумай вот о чём: хороший танцор должен чувствовать всем сердцем.
Макс трясёт кудрями.
— Я… я не могу туда вернуться. Ну, в танцевальный клуб.
— Почему нет? Я серьёзно: почему нет? Тебе разве не было там весело?
— Ну, да. Но той ночью на заправке… я сделал плохой выбор. И я мог потерять половину себя, понимаешь? Если бы Космо сбила та машина…
— Но машина его не сбила, — осторожно замечает дядя Реджи.
— Почти сбила, — настаивает Макс, — и после этого я на самом деле осознал. Всё осознал. Что я едва не потерял его, что Мама и Папа по-настоящему разводятся. И я просто хотел, чтобы всё прекратилось. Я хотел стоять на месте. Я больше не доверяю себе ни в чём — могу только стоять на месте.
— На тебя слишком много всего навалилось. В такие моменты люди могут поступать иррационально — например, сбегать среди ночи. Или отказываться от соревнований по танцам. — Он подталкивает Макса локтем. — Но я понимаю. Это, конечно, не то же самое, но я видел что-то похожее у нескольких солдат из нашего взвода. Они несколько лет проходят подготовку, а потом что-то случается — например, у них на глазах на задании ранят друга, — и их парализует страх. Иногда легче замереть на месте и ничего не чувствовать. Иногда иначе просто нельзя… Но ты разве не скучаешь по нему, Макс? По клубу?
— Ну… наверное, да.
— Наверное? — тихо спрашивает дядя Реджи. — Или точно? Потому что, по моему опыту, танцевальные клубы просто так в жизни не появляются. И собаки вроде Космо — тоже. А когда они появляются, наш долг — наша ответственность — считать их подарками судьбы. Да, я понимаю, всё пошло не совсем так, как ты планировал, особенно той ночью, когда ты хотел сбежать, но этот пёс тебя любит, и я тебя люблю, и твои родители тебя тоже любят — и я не хочу, чтобы ты много лет спустя оглядывался назад и думал: «Надо было танцевать».
Мы ждём.
Я не совсем понимаю, чего именно ждём, но потом Макс вздыхает.
— Я не наверное скучаю, — говорит он. Солнце над машинами потихоньку опускается. — Я не наверное скучаю по танцевальному клубу. Я точно по нему скучаю.
— Тогда возвращайся.
— А как насчёт…
— Не беспокойся из-за того, что не знаешь точно, — говорит дядя Реджи. — Выступи на соревновании, чтобы встретить неизвестное лицом к лицу. Сделай это ради твоей дружбы с Космо. Потому что ваша совместная работа в клубе — это нечто особенное. Вы оба прилежно тренировались и заслуживаете участия. А теперь — решай прямо сейчас. Тренировка в клубе начинается через пятнадцать минут.
— Но твои покупки…
— Да забудь о покупках. Есть вещи и поважнее сыра.
Макс не может сдержаться и смеётся. А потом смотрит на меня, ищет мои глаза. Глубоко вздыхает.
— Ты доверяешь мне, Космо?
И я отвечаю ему: «Всегда», кладя лапу ему на руку.
Когда из магазина выходят Эммалина и Мама, мы сообщаем им свои планы. Они едут домой — замораживать пюре для фруктового льда, а мы с дядей Реджи и Максом отправляемся прямо в общественный центр, где уже ждут Оливер и Элвис.
— Чувак! — кричит на парковке Оливер. — С возвращением!
«Прошло уже так много времени, — думаю я, — и он забыл имя Макса».
Но внутри нас все обнимают. Человек Нудлс треплет меня по загривку, а Элвис игриво прикусывает нос. Даже бордер-колли ничего не портит; она косится на меня, но не подходит, держась своей стороны комнаты.
