На подъездной дорожке Макс перестаёт свистеть.
Под нашим баскетбольным кольцом припаркована машина Бабушки и Дедушки.
Хотя Эммалина и Макс обожают родителей Папы, мне кажется, что они пахнут как лук: колючие, острые. В таких делах я доверяю животу и носу. И тот, и другой всегда говорили мне, что к Бабушке и Дедушке надо относиться с осторожностью, особенно после прошлого Рождества, когда Дедушка выгнал меня на улицу перед ужином. «Уходи, — сказал он, подталкивая меня коленом. — В кухне собакам не место».
А потом закрыл дверь прямо перед моей мордой.
Небо потемнело, и я провёл час — а может, и пять часов, — разгуливая вокруг качелей на холодном заднем дворе. А ещё я выкопал глубокую-глубокую яму у мусорных баков. Она вышла настолько бездонной, что у меня даже голова закружилась, и в голову пришла мысль, не съесть ли немного земли из растущей груды возле моих лап. Но я не стал. Ещё щенком я на горьком опыте понял, что живот, полный грязи, уж точно не улучшит настроение.
— Так, — говорит сейчас Макс, дыша напряжённо, грудной клеткой. Я вижу, как она поднимается и опускается. — Пойдём.
Внутри мы сушимся у входной двери. Я вытираю лапы о коврик, как меня учили, и отряхиваюсь, сбрасывая с шерсти капельки дождя.
Бабушка торопливо подходит к нам и крепко обнимает Макса.
— Вот он, мой мальчик! Ой, как ты вырос! Я за тобой не успеваю!
Макс ёжится, от него пахнет тревогой. Его кадык дёргается, и я узнаю знакомые знаки: пот на ладонях, колотящееся сердце. В этом, как мне кажется, мы похожи. Я понимаю, как это тяжело, когда не можешь говорить тогда, когда хочешь, когда язык, кажется, занимает весь рот, но наотрез отказывается двигаться, как надо.
— Счастливого Дня благодарения, — бормочет он, и это не голос Макса, не тот сильный голос, которым он говорит со мной. Таким голосом он говорит с незнакомцами, почтальоном и человеческими детёнышами, от которых, будь он собакой, у него бы шерсть дыбом встала.
— День индейки! — восклицает в ответ Бабушка. — Я запаслась штанами с широкой резинкой, чтобы съёсть всё, что захочу!
Бабушка и Дедушка — из народа, который люди называют «флоридцы». Я так и не понял, что же это значит, но, полагаю, это как-то связано с большими, пушистыми свитерами, которые они всегда носят на праздники. Свитера до ужаса похожи на шерсть бордер-колли. Волей-неволей задумываешься: а что прячется под этим пухом? Что они скрывают?
Бабушка треплет меня по голове.
— Привеееееет, милый щеночек, привет, привет, как тыыыыыыыы? Оооооооо, ты немного мокрый и пааааааахнешь, да?
Почему некоторые люди говорят с собаками вот так — растягивая слова, словно мы их не понимаем?
По крайней мере, она осознаёт, что я пахну просто фантастически.
— Я принесла тебе особый гостинец! — продолжает она. — Да-да!
Откуда-то из глубин свитера Бабушка извлекает печенье песочного цвета, и я уже знаю, что оно будет безвкусным, словно мел. Она протягивает его мне. Я не сразу разжимаю зубы, и она хмурится.
— Ты что, не хочешь печеньице?
Я беру печенье.
Ради семьи — беру. Если бы я его не взял, как бы это выглядело?
Мы втроём проходим в гостиную; там в телевизоре бегают маленькие человечки в шлемах. Папа и Дедушка кричат на них, а из кухни доносятся запахи. Индюшачий сок! Индюшачьи бёдрышки! Индюшачье всё! Я чувствую, как у меня изо рта вытекают слюнки. В перерыве футбольного матча Мама отводит Макса и Эммалину в их комнаты, чтобы они надели «хорошую одежду», а я иду с Папой на кухню, стуча когтями по полу. Я возбуждаюсь всё сильнее.
— Хочешь немножко? — спрашивает Папа.
Он берёт маленький кусочек индюшачьей ноги с противня и кормит меня ею с ладони. Я быстро прожёвываю кусок, оставляя длинный след из слюны.
Дедушка ворчит из-за спины.
— Ой, не трать хорошую еду на пса!
Эти слова оскорбляют меня сразу по нескольким причинам. Собаки ценят еду больше, чем люди (солёное или сладкое, форма, текстура во рту). Да и «пёс» — это просто невероятно грубо. Меня зовут Космо.
— Да ладно, это же совсем чуть-чуть, — говорит Папа, вытирая обслюнявленную руку полотенцем.
В кухню проскальзывает Бабушка. Они оба пахнут напряжённостью и дёргаются, словно птицы на деревьях. Бабушка берёт с блюда кусок морковки и грызёт её — но слишком слабо, и на пол ничего не падает. «Я здесь, — говорю я ей. — Если ты предложишь мне морковку, я не откажусь».
Вместо этого она говорит Папе:
— Ты подумал о том, что мы обсуждали?
Папа ощетинивается.
— Слушай, мам, не сейчас. Сегодня День благодарения.
— Говорю тебе, чем дольше это продлится, тем хуже. Подумай о детях.
— Я думаю о детях, — отвечает Папа. — Вот почему это так тяжело.
В его глазах горит сердитый огонёк, словно он только что заметил, как Бабушка написала на ковёр.
— Давай не будем говорить об этом при…
— Ком? — перебивает Дедушка. — При псе? Да он слышит только бла-бла-бла, Космо, бла-бла-бла.
На секунду я просто ошеломлён. Меня оскорбляют настолько в открытую в собственном доме?!
— При Зоре и детях, — тихо отвечает Папа. — Они в другой комнате.
Бабушка догрызает морковку, так ничего мне и не предложив.
— Ладно. Но рано или поздно тебе придётся принять решение. Увильнуть не получится.
После этого они находят себе дела на кухне. Я раздумываю над словами Бабушки, слушая грохот кастрюль, лязг утвари, шипение чеснока на сковороде. Когда запах становится таким сильным, что я чихаю, из коридора появляется Эммалина. На ней костюм в горошек, а на плечах развевается плащ с Хеллоуина.
— Та-да! — восклицает она и кружится, её коричневая кожа блестит на свету.
Из-за её спины выходит Макс, пожимает плечами и говорит:
— Она очень хотела его надеть.
Папа улыбается, но одними губами.
— Очень хорошо. Ты похожа на Чудо-Женщину. — Он поворачивается к Максу. — Хочешь помочь с индейкой, здоровяк?
— М-м, — говорит Макс. — Хорошо.
Сидя на полу, я вижу всё. Папа разрезает индейку полностью и раскладывает куски по металлическому противню. Бабушка пытается освободить больше места на столе. Макс подхватывает противень с индейкой и говорит: «Я держу, не беспокойтесь». Но противень слишком горячий, и он ставит его на кухонную табуретку — ту самую, с помощью которой Эммалина достаёт до раковины. Он уходит, чтобы взять пару прихваток. В эти секунды передо мной проносится целая туча возможностей. Индейка прямо передо мной. Ждёт меня.
Я слишком нетерпелив.
