Ему будет так легко обмануться. На этот раз.
Я не могла вытереть слезу, и она скатилась по щеке, прочертив извилистую мокрую дорожку, упала на грудь, затекла противным холодом за шиворот.
Солейн «надела» смущенное лицо. Но в противовес этому решительно спустила платье и со второго плеча, наполовину обнажив грудь. Оно так и осталось расстегнутым на спине. Кокетливо прижала почти спадающий лиф одной ладонью.
Кончиком туфли толкнула дверь шкафа, прикрыла плотнее, оставив мне совсем узкую щель. Я смотрела на нее беспомощно снизу вверх. На секунду наши взгляды пересеклись… она закусила губу, словно колеблясь, ресницы дрогнули… Потом Сол решительно поджала губы и отвернулась.
Заклятье подчинения действовало безукоризненно. Я по-прежнему не могла и пальцем пошевелить, не могла издать ни звука.
Щелкнул ключ в двери.
Солейн снова отступила вглубь комнаты, встречая гостя, предлагая ему прекрасный обзор. Я увидела краешек пурпурной юбки, мелькнуло алебастровое плечо. Мне стало невыносимо тяжело дышать — будто камень упал на грудь.
Нежный, робкий голос. Какая же великолепная актриса эта дрянь!
— Прости, что долго не открывала… Платье… не слушается. Поможешь?
Глава 61
Воцарилась тишина. Долгая пауза, за которую я успела умереть раза три в своем шкафу. Ну почему, почему он молчит?! Почему ничего не говорит? О чем сейчас думает? Или… уже не думает вообще?!
Тихий скрип двери. Звякание ключа.
— Чтобы нам никто не помешал.
Я его убью. Когда весь этот кошмар закончится. Точно убью. Своими руками. Если только он ее коснется…
Взволнованный выдох Сол. Она стоит лицом к нему, не шелохнувшись, и ждет. И снова голос Морвина — глубокий, бархатный, такой красивый… ну почему, почему я такая дура, что даже сейчас мне кажется, что он обращается только ко мне?!
— Я от того, как наша прошлая встреча закончилась, еще в себя не пришел, а тут такое испытание на прочность… С чего вдруг?
— Просто… я по тебе успела безумно соскучиться! — нежный голосок звенит трогательной наивностью, и меня начинает физически мутить.
— За каких-то четыре часа? Я польщен, — хмыкает Морвин. Подходит ближе к Сол, я слышу по шагам. Каждый — будто топчется прямо по моему сердцу.
Солейн не сразу отвечает. Я так и слышу ее мысли, как она подсчитывает в уме, в котором же часу, в таком случае, расстались скромница Эмма и ее парень. Представляю, что она после этого думает о наших с ним отношениях. Теперь у нее еще меньше причин для того, чтобы остановиться. Теперь она решит, что «Эмма» может себе позволить что угодно — без страха разоблачения.
— Когда любишь, каждая минута кажется вечностью, — воркует Сол. Морвин не отвечает, и она поспешно добавляет: — Прости, если говорю какую-то ерунду! Если честно, у меня с утра ужасно болит голова, даже не представляю, что делать. Мысли путаются.
— Еще бы не болела. Здесь же дышать не чем! Твоя сестра банку духов разбила?
Ну вот. Теперь Сол будет знать, что это не мои. Если раньше у меня была хотя бы маленькая надежда на то, что Морвин вспомнит, что я не люблю душиться, и по этой нестыковке распознает подмену… то теперь эта надежда таяла, как последний снег. А Солейн немедленно воспользовалась подсказкой.
— Да, она была неосторожна. Если тебе не нравится запах… я могу открыть окно. Для тебя… все, что угодно.
Ее голос робко затихает. И в нем под маской невинности прячется совершенно открытое приглашение.
— Развернись.
Резкий приказ. Он уже рядом с ней. Слишком близко.
Закрываю глаза — хочется выть от беспомощности.
— Помогу тебе застегнуть, как и просила.
Шорох платья — кажется, Солейн послушно отворачивается. В моих легких заканчивается воздух — и у меня больше нет сил делать новый вдох. Я хочу стать такой маленькой-маленькой, чтобы исчезнуть совсем.
Его короткий вдох сквозь зубы.
Словно он делает его за меня, за нас обоих.
Пение стали, вынимаемой из ножен.
— Ах!
— А теперь говори, где Эмма, дрянь! И только попробуй дернуться или начать колдовать.
— Убер-ри от меня эту острую штуку, ты…
— С каждым словом мое терпение заканчивается. Я что-то непонятно спросил?
Солейн молчит и тяжело дышит.
Ч-что?!
Не сразу осознаю, что происходит. Я уже приготовилась к самому страшному и теперь до меня с трудом доходит смысл слов.
— Я могу спросить, на чем прокололась? — после минутного замешательства ехидно спрашивает «мой» голос привычными интонациями Солейн. Она больше не пытается притворяться и разыгрывать невинность.
Невозмутимый ответ Морвина заставляет мои уши гореть — даже так, в шкафу, я чувствую, как они нагреваются.
— У нее родинка над левой грудью. У тебя нет. Ты копировала ее внешность, девочка-метамороф, но не могла знать, что у нее под платьем. В отличие от меня.
— А-ха-ха, ай да Эмма! Пожалуй, я недооценила нашу скромную малышку.
В голове вихрем проносятся вспоминания вчерашней ночи — как я подтягиваю на плечи почти сорванную рубашку, его ошеломленный вид… понятия не имею, как и когда он успел рассмотреть… мой несносный огненный маг. Только мой.
Я уже во все глаза пялюсь в щель, пытаюсь разглядеть, что у них там происходит. Кажется, Морвин держит Солейн спиной к себе, сжимая ее запястье, заведенное назад. А правой рукой удерживает обнаженный меч у ее горла.
— Ты долго будешь испытывать мое терпение?
Но Сол не унималась.
— Ох, а ты-то! Настоящий мужик, нечего сказать! Различаешь баб по си…
Морвин встряхнул Солейн так, что у той зубы клацнули.
— Заткнись! Где она?!
— Да здесь она, здесь!! Убери уже руки, мужлан…
Он резко отпускает ее, Сол охает и фиолетовым облаком оседает на пол.
Быстрые шаги. Скрип дверцы шкафа.
Жмурюсь от света. Волна прохладного воздуха овевает зареванное лицо, сушит последние слезы.
Под аккомпанемент цветастых ругательств другого мира чувствую, как меня хватают и тянут вверх, поднимают, но по-прежнему не ощущаю своего тела и не могу пошевелиться. Безвольной куклой падаю на грудь Морвину, утыкаюсь лицом. Наконец-то могу вдохнуть полной грудью — и вдыхаю. Родной, любимый запах. Крепко-крепко жмурюсь и снова открываю глаза — нет, не сон. Не помутнение рассудка на почве стресса.
Он меня нашел. Как ребенка, что прячется в шкафу от грозы и надеется, что его непременно найдут и обнимут. Я тоже пряталась когда-то в детстве — но меня никогда не обнимали, даже если находили. Просто не могли.
