— Юля, — делаю шаг к ней, не отрывая взгляда.
Вижу, как она борется сама с собой. Как хочет убраться отсюда и одновременно быть рядом, дать мне, чертов шанс.
Наглею, обнимая ее одной рукой за шею. Действую нахрапом, как тогда в квартире, ведь нужно же предугадать ее сопротивление. Сейчас или никогда.
— Прости меня. Милая моя, прости, — падаю на колени, прислоняя голову к ее животу. Юлия дергается, но я крепко впиваюсь пальцами в ее стройное тело, наверняка оставляя там отметины. — Я готов все исправить. Готов хоть всю жизнь умолять тебя — простить меня. Ползать на коленях. Ночевать под твоей дверью.
Ощущаю, как ее тело напряжено, как бешено бьется ее сердце. Сам на части от ее боли разрываюсь на мелкие кусочки. Как будто темные сущности раздирают мою плоть, пожирают, смеются, требуют добавки. И я готов хоть в аду гореть, продав душу дьяволу, хоть медленно подыхать в реальности, но мне нужно, чтобы Юля мне доверяла, чтобы простила.
Пусть мы не будем вместе. Хорошо. Пусть между нами хотя бы сохранится дружба. А потом дело останется за малым. Вечность же так не будет продолжаться.
— Ты преступник, — ее слова режут без ножа, пронзают иголками сердце, как будто шаман тыкает куклу Вуду. — Как я могу простить убийцу? Как могу осквернить память своих родителей?
— Юля, послушай, — запрокидываю голову назад и с трудом сглатываю.
Видеть ее слезы смерти подобно. Моя девочка страдает, тянется ко мне. Ненавидит меня, хочет довериться. Чувствую это интуитивно.
— Ты осознанно сел за руль, — ногтями проводит по запястью и вновь дергается. — Ты не уследил за дорогой. Ты сбежал с места преступления. Ты отравил собой мою душу. Проник ядом в кровь, — возвышаюсь над ней, прислоняясь своим лбом к ее.
Обнимаю одной, держу около себя. Другой рукой стираю слезы с мокрых щек. Жаль, что нельзя забрать себе боль другого человека. Чтобы меня она мучила, а не мою стервозную девочку.
— Отец помог мне с девушкой, умиравшей от передоза. Она была беременна… От меня, — начинаю говорить, захлебываясь в словах. — Вера приняла слишком много кокса. Она не выходила на связь, не открывала дверь. Она осознанно пошла на такой шаг. Не хотела иметь орущего младенца рядом с собой, — Юля замирает, часто-часто дыша. — Вся в крови, с дьявольской улыбкой на лице. Вера проклинала день нашей встречи. Орала, что меня ненавидит, что я ей противен, — вспоминаю, слыша ее отчаянный крик. — Что меня любит, но не собирается портить фигуру беременностью.
— Что? Что с ней… — крепко обнимаю Юлю, боясь, что она исчезнет подобно миражу. Растворится в воздухе как призрак.
— Ее забрала скорая, а мы поехали следом. Я хотел…быть около нее, поддержать, поговорить. Но…но…потерял управление, мчась как угорелый. Не заметил фары, вовремя не свернул, не дал по тормозам. Мы… мы…
— … врезались, — заканчивает мысль за меня, кладя голову мне на плечо.
— Монстр Габриэль Росси забрал семью у Юлии Лебедевой, не уследив за дорогой, — горько усмехаюсь. — Прости… прости меня, — вновь повторяю эти слова как мантру, молясь всем высшим силам и Богам, чтобы Юлия хотя бы обняла меня в ответ. Хотя бы одна частичка ее души поверила в мои искренние раскаяния.
Глава 45
Юлия
И сердце рвется на части. И тянет к нему с неведомой силой. Одновременно хочется оттолкнуть и обнять в ответ. Довериться ему, все рассказать о Лексе. Быть рядом, вдыхать его сводящий с ума парфюм. А может бежать без оглядки, проклиная его за все грехи.
Тяжело вздыхаю, закрываю глаза, перевариваю сказанное им. Не знаю, что делать. Сердце и разум в разладе. Внутренняя борьба не дает покоя.
Я словно на казнь попала, где решить должна дальнейшую судьбу человека. Помиловать или отправить на плаху. Дать жизнь или забрать ее.
— Габриэль, — слезы душат, в горле першит. — Ты… я…
Какая у меня продуктивная речь. Высокоинтеллектуальная. Мало того, что слова не могу связать в предложения, так меня еще колотит как ненормальную. Холод до костей продирает.
— Идем в дом, — чувствует мою дрожь.
Габриэль ведет меня по тропинке к небольшому домику, заводит внутрь, предварительно закрыв дверь, и сажает на диванчик. Включает свет, нажимает кнопку электрочайника и, взяв мои холодные ладошки в руки, присаживается на корточки.
Глаза в глаза. Мир вокруг исчезает. Мы словно в коконе находимся. Тишина давит, оглушает. Надо что-то сказать, иначе с ума сойду.
— Я хочу тебе доверять, — охрипшим голосом.
— Но не можешь, — читает мои мысли. Без обид и грусти. Принимает это как данное.
— Габриэль, меня на части рвет. Разум говорит, что надо бежать. Сердце, — кладу ладонь себе на грудь, — бьется как сумасшедшее в унисон, черт возьми, с твоим. Тук-тук! Тук-тук!
Срываюсь на крик, ору прямо ему в лицо. Бью по щеке. Раз-два. По одной, по второй. Вновь впадаю в истерику. Как тигрица готова расцарапать ему лицо, а потом залечивать раны. Убить и воскресить.
— Ты как отрава, яд! Я тебя ненавижу! Я тебя…
Не дает договорить, сминает губы в жестком поцелуе. Никакого сопротивления. Позволяю его языку проникнуть в рот, ласкать мой язык. Лишать меня необходимого кислорода, подчинять своей воле. Лишь бы это никогда не заканчивалось.
— Юля, — теплое дыхание ласкает лицо. — Доверься мне, пожалуйста. Ты можешь…
Теперь я не даю ему договорить, тяну за собой на диван, целую как сумасшедшая, как изголодавшаяся по сексу самка. И плевать, что он монахом не был, трахал баб. Насрать.
Я хочу его. Дико хочу. Может в последний раз, словно перед Апокалипсисом. А может, тем самым даю ему шанс все исправить, стать частью моей жизни. Нашей с сыном жизни.
Лекс! Боже! Нужно же… сказать. Он имеет право знать. Или нет?
Две стороны, темная и светлая, никак не дают принять правильное решение.
— Габриэль, погоди! — чуть отодвигаю его голову от своей обнаженной груди. Когда он только успел оголить меня выше пояса? — Нам… мне нужно кое-что тебе сказать. Это важно.
— Потом, Юль, — снимает майку, кидаю себе за спину. — Сейчас не время. Мы поговорим, — руки на моей ширинке. — Завтра утром.
— Послушай…
Последняя попытка все прекратить оборачивается крахом. Я избавлена от одежды, мокрых трусиков. Лежу обнажённая и телом, и душой. А дикий хищник разглядывает меня как самую вкусную, долгожданную жертву.
Кожу покрывают мурашки, между ног пожар горит. Нижние губки пульсируют, еще больше пропитываясь влагой. Дыхание спирает, мозги точно в желе превращаются. Разуму вообще велю заткнуться и полностью отдаюсь во власть бешеных, неконтролируемых эмоций.
— Детка, — сглатывает, наблюдает за моими пальчиками, порхающими по возбуждённой, мокрой плоти. — Ты само совершенство, — сминает грудь, ласкает горошинки сосков. — Твои сиськи услада глаз. Идеальная… Стервозная… Дикая кошечка…
