Вокруг защелкали камеры: туристы увлеченно снимали проплывающие за бортом архитектурные красоты. Хоуп лишь зачарованно смотрела по сторонам, пытаясь представить, каким этот город был много веков назад. Интересно, люди в те времена садились на берегу Влтавы, чтобы поразмышлять о далеком будущем? Могли ли они представить, что по каналу однажды пойдут суда с туристами, глазеющими на их дома?
– Смотри! – вдруг воскликнул Чарли, вскакивая со стула и роняя на пол свой плед. – Это Олли и Меган, да?
Хоуп поднялась, чтобы получше рассмотреть берег сквозь окно на носу теплохода. Впереди возвышалось огромное мельничное колесо, половина которого уходила в воду, а за ним виднелся мостик с кованой оградой, украшенной…
– Что это? – спросила она Чарли.
– Замки, – ответил за него экскурсовод. – Люди вешают их на удачу и в знак вечной любви.
– Да-да, это Олли, – сказал Чарли, показывая пальцем на мост. – И Меган с ним, только она сейчас куда-то пропала.
Хоуп тоже теперь видела Олли. Тот разглядывал ограду, и на носу у него поблескивали очки. За последние несколько дней она прониклась к нему удивительным теплом, и к Меган тоже. Из этих двоих получилась бы замечательная пара!.. Хоуп ничего не могла поделать со своей романтической жилкой: ей хотелось, чтобы они стали больше чем просто друзьями.
– А вот и Меган! – воскликнула она, когда откуда-то снизу, из-за ограды, показалась белокурая головка. – Что она там делает, интересно?
– Ну… – Чарли покосился на Хоуп.
– Фу, прекрати! – взвизгнула та и игриво шлепнула его по руке.
Они сели обратно, Чарли засмеялся и наконец-то обхватил ее за плечо, притягивая к себе. Как это приятно – заслужить прощение, вновь очутиться в уютном гнездышке его внимания. Хоуп едва не разрыдалась от счастья. Спасибо тебе, Господи, за Олли и Меган!
Экскурсовод вещал об истории острова Кампа, который показался впереди справа.
– Мне нравится, что здесь столько легенд и преданий, – сказала Хоуп, беря Чарли за руку и переплетаясь с ним пальцами. – Мы словно в сказке. Того и гляди, из какого-нибудь окна спустит косу Рапунцель или армия гномов прошагает по мосту на работу.
– Смешная ты, – сказал Чарли.
– Ты тоже. – Она с любовью прильнула к нему.
Да, он почему-то не хочет рассказывать, кому звонит. Значит, на то есть веские причины. Хоуп надо просто принять этот факт. Мысль о том, чтобы потерять сразу и Чарли, и Аннетт, была ей невыносима. У них обязательно все получится, это еще не конец, а лишь препятствие на пути. Надо верить в лучшее.
Когда их теплоход двинулся обратно в сторону Старого города, Хоуп осознала: в конце концов, кроме Чарли у нее никого больше нет.
27
Софи уставилась на лужицу желчи в унитазе. Руками она держалась за края, а подбородок опустила на сиденье.
Утром она не позавтракала, поэтому рвать было нечем, однако ее тело по-прежнему содрогалось от неудержимых позывов избавиться от той ядовитой гадости, которая якобы находилась в желудке. Омерзительное зрелище перед глазами вдруг завертелось, из глаз брызнули слезы бессилия.
Что с ней такое?
Полюбовавшись на бобра в реке, она направилась на окраину города в поисках крошечной пекарни, обнаруженной ими с Робином прошлой зимой. Софи уже давно гуляла по Праге без всякой карты, но тут почему-то не смогла сориентироваться. Проблуждав полчаса по улицам, она вышла туда же, откуда начала свой путь. И вдруг ей поплохело. Все тело горело, перед глазами поплыли черные пятна. Софи привалилась к стене. Как раз в этот миг мимо проходила молодая пара из Польши. Они помогли ей добраться до ближайшего кафе и строго наказали выпить горячего сладкого чаю. Однако ее организм явно считал иначе.
Видимо, она провела над унитазом немало времени: ноги начали неметь от недостатка крови. Кабинка была тесная, пришлось скрючиться, чтобы вообще там поместиться. Джинсы, намокшие еще на берегу реки, до сих пор не просохли. Та молодая полячка вошла вместе с ней в туалет, но между приступами дурноты Софи пыталась заверить ее, что все хорошо. Неизвестно, поняла она Софи или нет, но по крайней мере она ушла.
В кармане куртки чувствовалась знакомая тяжесть телефона. Как бы сейчас набраться сил и достать его, сделать звонок?..
Она дернулась вперед. Очередной рвотный позыв сотряс тело. Комната опять завертелась, и Софи всхлипнула от жалости к самой себе. Как же ей дурно, как ужасно!..
Будь здесь Робин, он потер бы ей спинку, отвлек какими-нибудь нелепицами и глупыми шуточками. Он держал бы ей волосы, может, заплетал бы их дрожащими нервными пальцами, делая вид, что нисколько не волнуется. Однажды ему уже пришлось заботиться о ней – в Шри-Ланке. Пока они изучали город, она подцепила какую-то инфекцию и среди ночи проснулась в переполненной спальне хостела от самой жуткой боли в животе, какую ей доводилось испытывать.
– Робин, – прошептала она, стараясь никого не разбудить. – Я в туалет. Мне нехорошо.
– Я с тобой. – Он уже спускался со второго яруса, хотя она вовсю мотала головой.
В конечном итоге Софи порадовалась, что он пошел с ней: она не одолела и половины пути до туалета, как ноги ее подвели.
– Оп-па! Стоять! – Робин подхватил ее под мышки и приставил к стене. Он был сильный, хоть и невысокого роста. А она почти ничего не весила.
До туалета добрались как раз вовремя: Софи тут же вырвало остатками ужина. Одновременно она рыдала от страшной боли в животе. Ее неудержимо рвало, температура взлетала до небес, и вскоре Софи разбила лихорадка, о которой она впоследствии ничего не помнила. Робин потом рассказывал, как она билась на полу, вопила и умоляла его сделать что-нибудь с этой болью. Как она кашляла, рычала и выла от боли. То были худшие шесть часов в ее жизни, говорил Робин. И все эти шесть часов он был рядом. Каждую секунду.
Когда тошнить наконец перестало (но температура по-прежнему была высокая), Робин стал мягко уговаривать ее вернуться в спальню и отдохнуть. Софи наотрез отказалась. Она не могла допустить даже мысли о том, что ее раскаленного тела будут касаться простыни. Ей хотелось уснуть прямо здесь, на грязном кафельном полу, и никакие уговоры Робина не помогали. В конце концов он сдался, принес из спальни две подушки, лег на полу рядом с Софи и стал поглаживать ей спину одним пальцем, осторожно перебирать волосы. Через некоторое время ее перестало трясти, она просто дрожала, а потом пришел долгожданный сон. Робин остался рядом.
– Ты так мирно спала на том замызганном полу, – рассказывал он потом. – Я не осмелился тебя будить или переносить. Боялся, что боль вернется, а мне больше всего на свете хотелось тебя от нее избавить, да хоть забрать ее себе, лишь бы ты не страдала.
Такой уж у нее Робин: всегда стремится облегчить ее страдания. Всегда готов взять все на себя – лишь бы ей не досталось.
Для Софи это тоже был поворотный момент, потому что именно тогда она поняла: в трудную минуту она готова видеть рядом только Робина. Не маму, не папу, не друзей – только Робина. Никто другой не годится.
