– Да гуляш, наверное. – Она прищурилась, заметив его веселое недоумение. – Ну да, я подсела. А что, девушке уже нельзя с удовольствием поесть мяса?
– О, как раз наоборот. – Олли облизнулся. В глазах его горела хитрая смешинка, которая так понравилась ей в тот вечер, когда они познакомились. – Очень даже можно! Я бы сказал нуж… Погоди, это не Софи? Софи!
Краем глаза Меган увидела размытое цветное пятно: Софи в полосатой вязаной шапке пронеслась мимо их столика к туалетам. Одной рукой зажав рот, другой она толкнула деревянную дверь и исчезла за ней.
Олли выпустил руку Меган.
– Ей плохо?
Она поглядела через плечо на хлопнувшую дверь туалета.
– Похоже, что да.
Они помолчали. Меган наконец позволила себе посмотреть Олли прямо в глаза. Там, где секунду назад было озорство и желание, теперь читалась одна лишь тревога. Меган отодвинула стул и встала.
– Пойду проверю, все ли у нее хорошо. Закажи мне что-нибудь, ладно?
Олли кивнул. На его лице застыло беспокойство. Меган изо всех сил старалась не расстраиваться: бедняжка Софи не со зла испортила им романтику, просто так вышло. «Да и вообще, это к лучшему, – строго сказала она самой себе. Им с Олли сейчас лучше ничего не усложнять».
Однако, толкая дверь в туалет, Меган до сих пор ощущала на своей руке тепло его ладони.
29
– Вам не больно?
– Нет, просто чудесно!
Хоуп потянула ступни и сцепила руки под простынкой. Чарли предложил ей сходить на сеанс массажа рук, ног и головы в один из многочисленных массажных салонов Праги. После бессонной ночи ей не повредит немного расслабиться, сказал он. Что ж, с этим не поспоришь. К тому же после напряженного утра Хоуп хотела сделать ему приятное и потому с удовольствием приняла предложение.
В салоне было так тепло! Пока молодая тайка умело массировала ее затылок и голые плечи, веки Хоуп понемногу тяжелели. Она сняла свитер и спустила на плечи бретельки бюстгальтера, как ей велели; простынка закрывала ее тело от любопытных глаз. Хоуп еще никогда не бывала в таких салонах, но здесь, в туристических кварталах города, они попадались на каждом углу – у входа непременно стоял какой-нибудь нелепый дракон чудовищного ярко-зеленого цвета.
После поездки на кораблике Чарли немного повеселел. Когда они шагали вдоль берега Влтавы к еврейскому кварталу, где намеревались посетить старое кладбище и синагогу, он наконец взял ее за руку. Хоуп была до слез тронута видом надгробий, которые тысячами теснились на небольшом участке земли, и она с ужасом узнала, что из-за нехватки места покойников на кладбище хоронили слоями, а в некоторых могилах друг над другом лежало по двенадцать тел.
Чарли изо всех сил старался ее отвлечь. Подметил, что стрелки часов на синагоге похожи на велосипедные сиденья, как зимние цветы пробиваются сквозь снег на краю кладбища, а среди надгробий играют в прятки маленькие птички. Однако было поздно: семя смятения уже пустило корни в мыслях Хоуп.
На кладбище невольно начинаешь переоценивать свою жизнь и пытаться понять, в каком направлении движешься. Хоуп осознала, что ее жизнь застряла на месте.
Если она действительно потеряла Аннетт, а именно это, судя по всему, и произошло, что ее ждет дальше? Неужели она выйдет за Чарли и променяет один дом на другой, чтобы снова проводить дни за уборкой и готовкой? Неужели иначе не бывает? Или пора, наконец, сделать что-то для себя? Хоуп вспомнила слова Меган: та хотела добиться признания сама, без помощи мужчины. До сих пор Хоуп думала, что боится остаться одна, что она просто потеряется и не будет знать, что делать. Однако здесь, в Праге, ей пришло в голову, что все еще может сложиться как надо. Вероятно, в одиночку ей будет даже лучше, чем с Чарли.
Однако что ни говори, а все эти поиски собственного пути очень утомительны. Да еще часы повсюду, куда ни кинь взгляд. Если поначалу это казалось очаровательной особенностью Праги, то теперь – скорее издевкой. Часики тикают… Давно пора заняться своей жизнью, Хоуп! Неустанное тиканье раздавалось прямо у нее в голове.
Предполагая, что грусть на нее навевает окружающая обстановка, Чарли поспешил увести Хоуп с кладбища обратно в Старый город, где на площади день и ночь работала рождественская ярмарка. Там он купил ей стаканчик горячего грога и традиционную чешскую булочку, обсыпанную сахаром, – трдельник. Хоуп, до сих пор не замечавшая голода, слопала его в один присест. Тогда-то Чарли и предложил ей массаж.
– А ты чем будешь заниматься, пока я там? – спросила Хоуп, когда они подошли к дракону у дверей салона.
– Да так, кофейку попью.
Она кивнула и проводила его взглядом: Чарли медленно двигался сквозь толпы туристов в сторону площади. Ох, если бы счастье было так легко достижимо, как он думает… Хоуп с трудом могла припомнить ту пору своей жизни, когда ее переполняла чистая радость – много лет назад, еще до свадьбы. Дейв был так внимателен и заботлив, что Хоуп не ходила, а летала на крыльях его любви, и все казалось простым и очевидным: он любит ее, она любит его, они будут жить долго и счастливо и умрут в один день. А потом родилась Аннетт.
Даже Хоуп оказалась не готова к тому, какие сильные чувства разбудит в ней дочь. Внезапная, сокрушительная, всепоглощающая любовь моментально заняла все ее сердце без остатка. Дейву было трудно это понять. Безусловно, он тоже любил Аннетт, но его чувства оказались далеки от той пугающей, почти невротичной любви, которую испытывала Хоуп. Она с трудом доверяла ему драгоценный сверток и часто находила поводы этого не делать. «Ты ничего не умеешь, ребенком должна заниматься мать, – говорила Хоуп мужу. – Я ее выносила и родила, это мое право».
Дейв поначалу был настроен благосклонно, только иногда бормотал под нос что-то про «чертовы гормоны». Время шло, Аннетт уже исполнился год, а Хоуп по-прежнему не отходила от нее ни на шаг и паниковала по поводу и без. Дейв не выдержал и велел жене обратиться за помощью. Хоуп посетила психолога, но снисходительное отношение врача и необходимость надолго оставлять дочь привели к тому, что больше она к нему не вернулась. Тогда-то они с Дейвом начали ссориться и делали это еще лет двадцать, пока оба окончательно не ушли в себя, устав от войны, но не желая признавать поражение.
Хоуп исправно исполняла роль жены и матери, не позволяя себе хотеть чего-то иного. Особенно ее подхлестнул категоричный отказ Дейва задуматься о втором ребенке. Она с болезненной ясностью помнила тот день, когда муж уехал на вазектомию. Хоуп умоляла Дейва остановиться, но тот был настроен решительно. Если между ними еще теплилась какая-то любовь, теперь она окончательно потухла. Аннетт было десять лет, она только-только начинала выползать из любимого укрытия под юбкой матери. Не могло быть и речи о том, чтобы разрушить ее мир в такой переломный момент. Хоуп похоронила свою клокочущую ярость по отношению к Дейву, и они зажили спокойной, якобы «нормальной» жизнью. А когда Аннетт выросла и покинула родительский дом, Хоуп и Дейв столкнулись с жестокой реальностью. Оба были в равной мере виноваты в том, что игнорировали происходящее. Теперь-то Хоуп понимала: именно тогда ей следовало уйти от мужа. Болезненные отношения вылились в ее измену, в желание отомстить Дейву за боль, которую он причинил ей много лет назад. А потом все окончательно вышло из-под контроля, и сейчас Хоуп сама до конца не знала, радует ли ее такое положение вещей.
