Они дошли до берегов Влтавы: из-за яркого солнца на ее воды, бегущие сквозь аккуратные проемы в каменной стене, ложились внушительные тени. Меган подняла камеру и засняла чаек, сидящих на деревянных балках плотины, и уток, весело покачивающихся на поверхности воды. Справа возвышались величественные арки Карлова моста с силуэтами скульптур, а за мостом – склон холма, на котором теснились домики Малой Страны. Холм венчал Пражский Град. Черные и зеленые шпили сражались за место под солнцем с красными крышами домов; буйство цвета тут и там разбавляли обширные желтые фасады зданий и танцующие завитки дыма из городских труб. Все было омыто странным светом, льющимся будто по наклонной, а на самой вершине холма возвышался собор святого Вита – темный, мрачный, пышущий историей. Меган не сразу поняла, что видит эту картину сквозь объектив камеры, а когда все-таки сообразила, слеза безмолвного ликования скатилась по ее щеке.
– Ну привет.
Меган обернулась на голос Олли, однако он говорил не с ней: на каменную ограду прямо перед ними сел голубь. Двигаясь бочком туда-сюда, он поглядывал на них яркими глазами-бусинками. Олли медленно и осторожно протянул к нему руку. Голубь не улетел, лишь склонил голову набок и оценивающе посмотрел на него. Когда Олли уже почти коснулся его сизого оперения, птица расправила крылья и вспорхнула ему на плечо.
– Боже! – пискнула Меган, безудержно и торопливо щелкая камерой.
Она ждала, когда Олли отпустит какую-нибудь шуточку – мол, вечно птицы на него слетаются, что поделать, он для них неотразим, – но так и не дождалась. Казалось, он был зачарован общением с новым пернатым другом, а Меган могла фотографировать сколько душе угодно. Дома у ее родителей висел похожий снимок: маленькая Меган стояла посреди Трафальгарской площади, а на ее раскинутых в стороны руках теснились голуби. Один даже забрался ей на голову. Она очень расстроилась, когда узнала, что лондонские власти приняли решение избавиться от голубей – ну какой может быть вред от птиц? Что ж, теперь ясно, куда привести детей для первого знакомства с этими пернатыми. Если у нее вообще будут дети…
– Да ты прямо птичий магнит, – сострила она, окончательно убедившись, что Олли шутить не намерен.
– Не говори!
«Он не станет кусаться, не бойся», – сказала себе Меган и, сделав глубокий вдох, выдавила улыбку. Надо только пережить этот день. Еще несколько часов – и они отправятся домой, оставив совместное путешествие в Прагу позади.
Голубь еще разок осмотрел Олли, потом неуклюже слетел обратно на стену и наконец присоединился к своим друзьям на берегу реки. Меган проводила его взглядом через видоискатель, с восторгом наблюдая, как ветер ерошит сизые перья. Даже голуби в полете выглядят величественно!
– Он мне подарочек оставил, – пробормотал Олли, растерянно глядя на белое пятно у себя на плече.
Меган рассмеялась, опустила камеру на грудь и стала искать в сумочке салфетки.
– Это же на счастье! – сказала она, вставая на цыпочки и вытирая ему плечо.
– Так говорят те, на кого ни разу не гадили, – ответил Олли. Он не смеялся, но Меган вроде бы разглядела тень улыбки в уголках его губ.
– Ой, да ладно тебе. – Она пихнула его кулаком в бок – несильно, потому что сильно пихать побоялась. – Признайся, это смешно!
– Да уж. На меня всю жизнь птички гадят, – произнес он и тут же сделал виноватое лицо. – Ой, прости.
Меган стерла с его плеча птичий помет, бросила грязную салфетку в ближайшую урну, сделала глубокий вдох и ответила:
– Все нормально. – Улыбка забрезжила на ее напряженном лице. – Я заслужила.
Олли хотел было возразить, но не стал. В конце концов, он, как и Меган, прекрасно понимал, что она действительно заслужила его гнев. Один раз она уже его отвергла – и вот опять. Конечно, ему теперь и смотреть на нее тошно!
– Ну, идем, – сказал он, шагая дальше. – Давай отыщем этот странный танцующий дом, который тебе так неймется увидеть.
37
– Мам?
Хоуп в остолбенении смотрела на свою дочь. Неужели она действительно тут? Или это сон?
– Как?.. – наконец выдавила она, хватаясь за дверной косяк.
Аннетт проглотила слезы и ответила:
– Чарли. Он несколько дней подряд мне названивал. Когда я наконец взяла трубку, он рассказал, как тебе плохо. – Ей пришлось вновь умолкнуть и перевести дух, чтобы сдержать подступающие рыдания. Хоуп осмелилась взглянуть на Чарли. Тот тоже был на грани слез.
– Рассказал, как ты плакала и без конца говорила обо мне и… – Аннетт не выдержала: ее лицо мучительно скривилось, и она заплакала. Совсем как в детстве. Хоуп вновь обрела способность двигаться и сгребла дочку в объятия, гладя ей волосы и нашептывая что-то успокаивающее на ухо. Вскоре они уже обе рыдали и льнули друг к дружке, переполняемые любовью и облегчением.
Чарли сдавленно кашлянул. Хоуп подняла глаза и увидела слезы на его щеках, но сам он улыбался.
– Пойду кофе попью, – сказал он. – Оставлю вас, девчата, наедине.
– Спасибо, – одними губами произнесла Хоуп, все еще крепко прижимая к себе Аннетт. Чарли кивнул и направился к лестнице.
А Хоуп уже заталкивала дочь в номер, мысленно благодаря небеса за то, что успела прибраться и заправить постель. Аннетт будто не заметила подчеркнуто роскошного интерьера и красивых деталей декора, она смотрела только на мать.
– Я так скучала! – призналась она, наконец отпустив Хоуп и позволяя усадить себя в кресло.
– О, милая моя, я тоже безумно скучала! – Хоуп стиснула ее ладонь. – У меня каждый день сердце кровью обливалось!
– Сперва я очень злилась, – сказала Аннетт. – Не понимала, как ты могла предать отца.
– Ужасно, что ты вот так обо всем узнала. – Хоуп невольно съежилась, вспоминая, как дочь смотрела на них с Чарли в окно машины. – Я этого не хотела, клянусь!
К ее удивлению, Аннетт вдруг захихикала.
– Что смешного?
– Просто… ну и ну! Моя мама кувыркается с каким-то мужиком в машине! Моя родная мать! Если честно, мне теперь кажется, что это даже круто. Я не ожидала.
– Ой, не надо! – Хоуп стыдливо отмахнулась. – Я сейчас покраснею.
– Чарли – хороший человек, – вновь удивила ее Аннетт. – Я думала, что возненавижу его, но на самом деле меня просто злит сама ситуация.
– Да, он хороший, – кивнула Хоуп.
У Аннетт было такое осунувшееся и бледное лицо! Наверное, она вылетела из Манчестера ни свет ни заря, чтобы поспеть сюда к этому времени. Хоуп хотелось встать и сделать ей чаю, накормить хотя бы печеньем, чтобы дочь снова посвежела, однако она сумела себя сдержать. Впервые за несколько недель у них появилась возможность нормально поговорить, и не стоило сейчас портить гиперопекой установившееся между ними перемирие.
