Чарли вздохнул.
– Имеешь на это полное право. Ты только что рассталась с мужем. Вот если бы ты после этого не расклеилась – тогда да, я бы насторожился.
– Но я не люблю Дейва. – Хоть в чем-то она полностью уверена! Хоть тут можно не врать…
– Знаю. – Чарли вновь смягчился. – И хорошо, что ты можешь в этом признаться. И себе, и даже Аннетт.
– У меня такое чувство, что я ее подвела.
– Ну перестань, милая, что ты! – Чарли явно за нее переживал, это было видно по его лицу. – Ты всегда хотела как лучше и делала что могла. Просто иногда не все получается так, как мы задумали. И ты прекрасная мать, иначе бы Аннетт сюда не приехала, верно?
– Пожалуй…
– Когда я первый раз до нее дозвонился, Аннетт была очень зла. Несмотря на это, она поинтересовалась, как у тебя дела, что ты про нее говоришь и скучаешь ли.
– Серьезно?
– Серьезно. Услышав это, я сразу понял: надо как можно скорее вас помирить. Предложил ей оплатить перелет и умолял хотя бы подумать об этом, названивал без конца.
Чарли взял телефон со стола и посмотрел на время.
– Такси скоро приедет, а мне еще надо подняться в номер за вещами, – сказал он, умудрившись не показать своих истинных чувств. Хоуп вдруг запаниковала и схватила его за руки.
– Что будет дальше?
Чарли опустил глаза. У Хоуп даже пальцы побелели, так крепко она его стискивала.
– По-моему, это не мне решать. Ты ведь знаешь, чего я хочу. Пора и тебе разобраться в своих желаниях.
Хоуп не могла вспомнить, когда ее последний раз спрашивали, чего она хочет. В семье все решения принимал Дейв, а после разрыва с ним она сразу побежала к Чарли, и тот сказал: «Живи со мной». И она жила. Но теперь, когда Аннетт предложила ей свободную комнату у себя дома, Хоуп впервые получила возможность выбора.
Она покачала головой.
– Честное слово, я не знаю.
Чарли отодвинул стул.
– Мне пора.
– Я боюсь, что больше никогда тебя не увижу, – прошептала Хоуп скорее самой себе, нежели ему, однако Чарли тут же замер на месте. Сейчас бы ей подбежать к нему, обнять, остановить… Но нет. Хоуп так и сидела за столом. Не сводя глаз с Чарли, она смотрела, как он открывает дверь. Неужели не обернется?
В последний миг он все же обернулся.
– Всего тебе хорошего, Хоуп, – сказал он. И с этими словами ушел.
40
Пока утро закатывало рукава и готовилось к встрече со своими приятелем – полднем, – солнце ярко сияло в чистом небе. Меган и Олли медленно пробирались вдоль берега Влтавы в сторону Кампы и Малой страны. Они проходили мимо высоких домов с богатым внешним декором в стиле барокко. Меган без конца останавливалась фотографировать, но Олли ни разу не подал виду, что ему это не по душе. Казалось, он полностью погружен в свои невеселые мысли и даже рад просто посмотреть на воду, пока Меган работает.
В этом странном, приглушенном солнечном свете город заиграл новыми красками и стал еще краше. Меган просто не выпускала камеру из рук, и дело было не только в архитектуре: даже тротуары здесь притягивали взгляд. Их замостили узорами из красной и белой плитки и по утрам заботливо очищали от упрямых следов замерзшей слякоти.
Несмотря на гордое солнце в небе, на улице стоял мороз. Олли часто снимал запотевающие очки и протирал их платком. Голые и красные руки Меган уже ломило от холода, но перчатки она надевать отказывалась. Не чувствуя кожей всех изгибов камеры и приятного треска вращающегося объектива под пальцами, она не могла в полной мере отдаться своему делу. Приходилось без конца дуть на руки и растирать их. В нормальной ситуации Олли уже давно начал бы над ней потешаться, но не сегодня.
Они добрались до острова Кампа незадолго до обеда. Увертываясь от кусков подтаявшего снега, падающего с ветвей деревьев, они вышли по узкой дорожке на просторное зеленое поле, усеянное шумными детьми, крошечными собачками в водонепроницаемых костюмах и туристическими группами.
Олли заглянул в путеводитель.
– Это Сововые мельницы, – сказал он, кивая направо, где на берегу Влтавы, наполовину закрывая от них солнце, возвышалось величественное белое здание. Меган обратила внимание, что черепица на крыше черная, притом что у соседних домов крыши были главным образом красные.
– Здесь находится музей современного искусства, – продолжал Олли, перелистнув страницу. – Заглянем?
Меган никогда не была поклонницей современного искусства, однако решила не спорить и вошла вслед за Олли в открытые ворота. Двор был посыпан хрустящим гравием и заставлен множеством скульптур, одна другой удивительнее. Меган остановилась возле большой красной лошади с красным, совершенно голым и лысым наездником, неестественно длинные руки которого касались земли.
– Нежарко ему, наверное, – пошутила она, но Олли уже ушел рассматривать некое кубистское произведение: лежавшую на животе женщину с искореженным телом и запрокинутой головой. Между квадратных плиток вокруг ее постамента проросла трава, припорошенная снегом, и это зрелище понравилось Меган куда больше, чем сама скульптура. Впрочем, с Олли она своими соображениями делиться не стала. Он весь как будто ощетинился, хотя еще утром вел себя совершенно иначе. После откровенного рассказа о своих переживаниях, связанных с бывшей девушкой, он словно нашел новый повод для недовольства. Меган хорошо знала: если Олли о чем-то размышляет, к нему лучше не лезть, а именно этим он сейчас и занимался.
В дальнем конце двора они обнаружили еще одну скульптуру в виде женщины, только эта стояла, а ее длинное тонкое тело было совершенно плоским, как лист бумаги. Склоненная голова, распластанные волосы синего цвета – весь ее облик выражал печаль и поражение. Впервые с тех пор, как они вошли во двор музея, руки Меган потянулись к камере.
Олли тем временем вернулся к красному всаднику и присел на корточки, чтобы разобрать надпись на табличке. Он как будто сознательно избегал смотреть на Меган, и ей было не по себе: она привыкла ловить на себе его взгляды, нежиться в тепле его чувств. А сейчас кто-то вдруг открыл дверь и запустил с улицы холод. Пусть они с Олли никогда не были парой, Меган догадывалась, что он к ней неравнодушен. Она не хотела признавать то, что было совершенно очевидно для всех их друзей – чувства Олли ни капли не остыли с той ночи, когда они впервые поцеловались, – однако крошечная часть ее души понимала, что друзья правы. Да, нехорошо и эгоистично с ее стороны купаться в его любви, ведь ответить ему взаимностью она не может. Но и мысль о том, чтобы потерять Олли, приводила ее в ужас. Он стал важной частью ее жизни, и если он исчезнет, то возникшая на его месте пустота грозит поглотить ее целиком.
Борясь с внезапным приливом сожаления и страха, Меган сделала то, что привыкла делать: взяла в руки камеру, отгородилась объективом от одного мира и с головой ушла в другой – тот, где все было в ее власти. В кадре оказался Олли: у его губ клубился пар, щеки раскраснелись. Глазами он поискал ее, нашел… и едва заметно погрустнел. У него немного текло из носа, и кожа над верхней губой поблескивала на солнце, а сами губы были полные и пухлые.
