Только доносчики обращались в гестапо без боязни. И таких, как они, было очень много. Без этого великого множества клеветников «народная полиция» оставалась бы слепой и глухой. До 83 % всех ее «дел» были тесно связаны с доносами.
Никогда в истории Германии не было такой легкой возможности, как в нацистском государстве, по доносу доставлять массу неприятностей неудобным соседям, конкурентам по работе и другим, превращая их в жертвы аппарата произвола, лишая работы и будущего.
Одним из правовых документов, на которых Гейдрих возводил государство шпионажа, был так называемый «закон о вероломстве» от 20 декабря 1934 года. В нем, между прочим, предусматривались судебные наказания за «публичные высказывания, исполненные злобы или вредных мыслей, которые направлены против руководящих лиц НСДАП» и тем самым «направлены на подрыв веры в политическое руководство».
Этот закон широко распахивал двери для клеветы. Волны мерзости захлестнули страну. Следы этого потопа пережили время в тысячах дел, хранящихся в государственных и земельных архивах.
Яркий пример доноса из одного следственного дела отделения гестапо в Висбадене от 5 февраля 1940 года: «Заслуживает внимания то, что сказал нам коллега Вульф) 31 января 1940 года: «Вчера, когда выступал фюрер, я выключил радио. Я не мог слушать эти вопли и ругань, и, кроме того, мне это совсем не интересно. Ведь это Гитлер виноват в войне, выиграем мы ее или нет, все равно останемся в бедняках…»
Почти одновременно трое его товарищей но работе донесли в гестапо на автослесаря. «Коллега Вульф» был осужден на четыре месяца тюремного заключения. А через три года за подобное деяние ему был бы гарантирован смертный приговор по решению фрейслерской палаты народного суда.
Такие «вероломные выпады» только в 11937 году послужили поводом для доносов в гестапо на 17 168 человек. И на Ральфа Джордано донесли те, кому он доверял. Как раз в первый день войны, 1 сентября 1939 года, он был арестован и в течение пяти дней подвергался допросам. А что же, собственно, произошло? «Друзья детства, двое, с кем я рос и играл на улице, на протяжении нескольких лет записывали все, что им казалось антигосударственным в моих высказываниях, а потом через родителей или бабушек с дедушками передавали свои заметки квартальному, который все документировал в гестапо».
Известия о том, «кто — за что — когда и как», разносились со скоростью звука, подтверждая легенду о всеведении гестапо, об опасности попасть под нож за одно неосторожно сказанное слово. Атмосфера недоверия и страха давила на людей по всей стране. Ведь в худшем случае жертвы клеветы попадали не в тюрьму, а как «народные вредители» в концентрационные лагеря или под топор палача.
В 1935 году швейцарец Карл Якоб Буркхардт вместе с членами международного комитета Красного Креста попытался узнать, что же творится за воротами немецких концентрационных лагерей. Как и следовало ожидать, намерение Буркхардта было встречено в штыки с немецкой стороны, которая потом согласилась на посещение лагерей, но при одном условии — все разговоры с заключенными разрешалось вести только в присутствии коменданта лагеря и офицеров СС. Возмущенный Буркхардт заявил, что делегация не согласна и готова возвратиться в Женеву, чтобы поднять вопрос о международном осуждении позиции Германии по отношению к Красному Кресту. Для окончательного решения этого вопроса герцог Кобургский организовал званый вечер для женевских гостей. Буркхардт записал свои впечатления о появлении на вечере Гейдриха. Его заметки уникальны, поскольку дают возможность заглянуть в душу человеку, который через несколько лет стал главным архитектором холокоста.
«В ожидании его прихода каждый чувствовал себя несколько напряженным и подавленным, разговоры велись вполголоса. И вот распахнулись двустворчатые двери, и появился Гейдрих в черном мундире первого образца, который я мог теперь рассмотреть вблизи.
Стройный, светловолосый, с лицом, резко очерченным, состоящим из двух половин, совершенно не похожих друг на друга, и глазами монголоидного разреза.
Подчеркнуто молодцевато и в то же время мягко вошел в салон герцога знаменитый «палач». За столом Гейдрих сидел рядом с Буркхардтом по левую сторону. «Мне сразу бросилось в глаза, что его руки по-дорафаэлевски белые, как лилии, будто специально созданные для медленного удушения. Всесильный повелитель полиции начал разговор с замечания о Гейдрихе фон Клейсте, но поскольку Михаэль Колхас и принц Хомбургский не поддержали его, сменил тему и перешел в лобовую атаку:
— В вашей маленькой стране хозяевами стали масоны. Так дальше не может продолжаться, иначе вы тоже пропадете.
— А какие дела вы приписываете этой организации? — спросил я его.
— Масоны, — возразил он, — это инструмент иудейской мести. В самом отдаленном углу их храмов стоит виселица за черным занавесом, который скрывает святыню. Доступ к ней имеют только высшие священнослужители, и за занавесом есть слово «Яве». Это имя говорит само за себя.
И затем, войдя в раж, он продолжал:
— Если величайшее в веках творение фюрера не удастся, если мы будем обречены на гибель, тогда все выйдет наружу. Будут устраиваться такие триумфы и оргии невиданной жестокости, рядом с которыми строгость Гитлера покажется очень скромной».
После этих слов Буркхардта охватило такое «чувство, будто он видел перед собой сорвавшегося со скалы человека, который хватается руками за мокрый выступ черной каменной глыбы».
После ужина Гейдрих и Буркхардт перешли в смежное помещение для беседы наедине.
«Мгновенный взгляд Гейдриха направо и налево, на портьеры — привычка. Затем он первый раз. окинул меня секундным взглядом. На меня посмотрели одновременно два человека, и это мое ощущение сопровождалось чувством неприятия его личности. Лишь один раз взглянул Гейдрих мне в лицо, да и то лишь на долю секунды».
Гейдрих отклонил предложение Буркхардта о посещении концлагерей по своему выбору.
«Вам не следует забывать, что мы боремся, фюрер борется с всемирным врагом. Речь идет о том, чтобы оздоровить не только Германию, но и спасти весь мир от его духовной и моральной гибели. У вас этого еще не поняли. Итак, дело не в том, что ответ господина рейхсфюрера. СС отрицательный. Пожалуйста, поезжайте в те лагеря, которые мы вам предложим».
Пока «разговор» закончился безрезультатно. Буркхардт вспоминает: «Мы поднялись одновременно. Гейдрих остановился передо мной и, глядя через мое левое плечо, произнес сдавленным голосом: «За рубежом нас считают кровавыми псами, не так ли? Конечно, для отдельного человека это почти невыносимо, но мы должны быть тверды, как гранит, иначе дело нашего фюрера будет загублено. Когда-нибудь позже нас поблагодарят за то, что мы взвалили на свои плечи».
После этого Гейдрих оставил компанию, а у Буркхардта укрепилось впечатление встречи «с молодым и злобным идолом смерти».
Через два дня Гейдрих вновь пригласил к себе Буркхардта и разрешил (после предварительного согласования с Гиммлером) посещение делегацией концентрационных лагерей.
