Наконец-то он получил «позитивное задание».
Лина Гейдрих: «Рейнгард был убежден, что в Праге он должен исполнить «поручение свыше». Прием для Лины был достоин супруги правителя: «От вокзала мы едем в автоколонне в Пражский Град. Оцепление, у обочин дорог полиция. Я прихожу в себя, только когда оказываюсь у окна замка и смотрю вниз на утопающую в ярком золоте Прагу. Чувствую, что я не простая смертная. Я — принцесса и живу в сказочной стране. Нет войны, нет врагов, нет бедных и богатых. Я стою в центре сада Господня и могу все чувствовать, видеть и наслаждаться. Потом я думаю об этом судьбоносном городе, в котором для меня сходятся воедино все политические, национальные и духовные узы. Прага теперь для меня — это вся Европа».
Но Прага теперь была прежде всего сценой террора Гейдриха. Начало его службы возвестили звуки литавр. Уже в день своего прибытия новый правитель объявил чрезвычайное положение на 22 часа в Пражском Граде, запретил собрания в городе и ввел законы военного времени, словно бунт уже на пороге. Количество смертных приговоров за первые 20 дней выросло до 400. Пражским журналистам он сказал, что его цель заключается в том, чтобы «этот край в полной мере исчерпывал свой военно-экономический потенциал. Все, что будет мешать этой цели, я буду подавлять независимо от того, из какого угла это исходит».
На деле же Гейдрих хотел еще большего. Лина Гейдрих сообщала: «Он задавал себе вопрос, каким образом можно гармонично встроить эту страну в «мир» Гитлера». Конкретно это означало: «Полная германизация земли и людей на ней живущих», «онемечивание подходящих в расовом отношении чехов» и «выселение расово неприемлемых чехов и враждебной империи прослойки интеллигенции».
Впервые в жизни Гейдрих стал неограниченным правителем целой страны. Здесь, в Богемии и Моравии, он хотел претворить в жизнь свое видение государства СС. Протекторат должен был стать образцом для всех стран, оккупированных нацистской Германией.
Но сначала ему нужно было сломить сопротивление населения. Он распорядился создать в Терезиенштадте «образцовое гетто для престарелых», которое было превращено в промежуточный лагерь для фабрик смерти на Востоке. Вскоре после прибытия Гейдриха начались депортации.
Как представлял себе новый тиран будущее своего нового удела, узнала группа тщательно отобранных слушателей через несколько дней после его появления в пражском дворце Чернин, резиденции «администрации протектората». Каждого присутствовавшего в зале строго обязали к конфиденциальному молчанию. Однако то, что задумал посланник Гитлера, разнеслось по Праге с быстротой молнии.
Сказанное Гейдрихом своим пособникам больше напоминало акт объявления войны. По его мнению, есть две задачи, которые ждут своего решения: «ближайшая задача военного времени» и «последующая задача заключительного этапа». Сейчас, пока идет война, «мне нужен мир в крае с тем, чтобы рабочий, чешский рабочий, отдавал здесь в полной мере всю свою трудовую энергию ради военных побед Германии». Далее он продолжал: «Для этого, естественно, чешским рабочим следует давать столько корма, прошу извинить за прямоту, сколько необходимо для их работы с полной отдачей сил».
В своей речи, исполненной ненависти к «чешскому сброду», Гейдрих открыто признал, что он вовсе не рассчитывает на проявление симпатий к своей персоне со стороны населения. Было бы очень глупо на это надеяться. Однако он верит, что чехам следовало по достоинству оценить его заботу, которая, по крайней мере, гарантирует трудящимся льготы в виде повышенных пайков на продукты питания. А то, какую ненависть разжигали его смертные приговоры, ему и в голову не приходило. Где бы ни появлялся «пражский вешатель», он чувствовал себя уверенным и неуязвимым. «А зачем моим чехам стрелять в меня?» — спрашивал он Альберта Шпеера, который поражался тому, как Гейдрих беспечно разъезжал в открытом кабриолете по Праге. Гейдрих был твердо убежден, что сумел «умиротворить» страну при помощи кнута и пряника.
16 ноября 1941 года он сообщал «секретарю фюрера» Мартину Борману об обстановке в «протекторате»: «Силы сопротивления в основном парализованы, и их преследование продолжается. Но угроза восстановления его руководства для возобновления враждебных действий еще остается. Интеллигенция неисправима, настроена враждебно, вплоть до ненависти. Внешне услужлива и непомерно учтива. Молодежь находится под абсолютным влиянием учителей и в своем большинстве поражена шовинистическими настроениями. Рабочий остался аполитичным и в известной степени независимым по условиям жизни и материальному обеспечению. Руководящие круги пугливы и подобострастны, однако пытаются с помощью бесконечного дружелюбия и предупредительности избегать худшего даже в незначительных мелочах и с дальним прицелом на будущее сохранить для Чехии хотя бы то немногое, из чего тем не менее можно было бы потом развить нечто самостоятельное. На таком же уровне находятся попытки втереться в доверие с помощью общественных и человеческих взаимоотношений».
Богатая историей Прага казалась Гейдриху «более немецкой, чем Нюрнберг» и служила источником его интереса к истории. Он восхищался полководцем Альбрехтом Валленштейном (1583–1634), который со своими кирасирами утопил в крови восстание в Богемии. Валленштейн был для него олицетворением неразрывной связи Праги с германской империей. Некоторые совпадения интересов и характера Гейдриха и Валленштейна были совершенно случайны. Например вера Гейдриха в «естественное единство Богемии и Моравии с империей». Легендарного чешского князя Вацлава (903–935) и полководца Валленштейна, которые погибли от рук заговорщиков, он считал историческими личностями общей германской традиции.
В надменной, императорской позе Гейдрих принял в часовне Вацлава пражского собора святого Вита, святыне чешского духа, из рук госпрезидента Эмиля Хаха семь ключей от княжеской казны и короны святого Вацлава, чтобы затем три из них с пренебрежительным. видом вернуть под личный надзор президента со словами: «Примите это как знак доверия и долга одновременно».
Гейдрих действительно верил, что тот, кто так поступает, заслуживает всеобщего уважения. Однако 27 мая 1942 года на крутом дорожном повороте в Либене, предместье Праги, он убедится в обратном.
Напряжение перед покушением было невыносимо. Заговорщики Иозеф Габчик и Ян Кубис с нетерпением ожидали машину Гейдриха. Он должен был в 9.30 подъезжать к повороту. Но уже 10.00, а темно-зеленый «мерседес» все не появлялся на спуске с возвышенности. Что же случилось? Агенты и не подозревали, что в этот день Гейдрих решил более сердечно, чем обычно, попрощаться с семьей. Через 30 минут, в 10.29 Йозеф Валчик, связной, занимавший позицию в 200 метрах от дорожного поворота, бликами зеркала подал долгожданный сигнал: Гейдрих приближается!
Теперь на счету была каждая секунда. Автомобиль въехал на поворот. Габчик сбросил пальто, под которым прятал автомат, снял предохранитель, нажал на спусковой крючок… но оружие заклинило. Водитель Клейн затормозил. Гейдрих вскочил на ноги и хотел открыть огонь. В этот момент Ян Кубис бросил гранату с зарядом повышенной мощности. Взрыв разворотил заднее правое колесо, но его сила была такова, что осколки легко пробили заднее сиденье и поразили Гейдриха в спину.
